– Прямо удивительно… – Харлова покачала головой. – У вас появились манеры. Вы умеете пользоваться ножом! То, что я видела раньше…

Коля нахмурился, уставился мрачно в тарелку.

– Не будем о прошлом… – я налил вдове красного вина из бутылки. И сразу почувствовал себя распоследней сволочью. Казачкам пить запретил, а сам употребляю. – Мы же договорились начать с чистого листа.

Татьяна опять раскраснелась. Но теперь по другой причине – вино ударило ей в голову. Выглядела она при этом чудесно. Даже траурное черное платье ее не портило. Я залюбовался девушкой. Но мое любование долго не продлилось. Раздается стук в дверь, смущенный Иван просовывает голову.

– Царь-батюшка, Овчинников с Твороговым приехали!

Я закрыл глаза, протер руками лицо. Устал. А ведь так нужны силы. Сейчас я должен сдать свой главный экзамен Хранителя. Ведь именно Андрей Афанасьевич Овчинников был правой рукой Пугачева. Его дети собрали прах казненного Праотца и заложили святилище у станицы Зимовейской. Сам Андрей Афанасьевич погиб в битве на степном берегу Волги и дожить до крушения дела всей своей жизни не успел. А может, оно и к лучшему – так бы без сомнений его казнили на Красной площади вместе с Чикой-Зарубиным, Шигаевым, Подуровым и другими казацкими полковниками и генералами. Слишком уж он был активным и уважаемым членом восстания.

– Зови к столу. Сначала Овчинникова. Перемолвиться мне с ним надо, – я приглашающе машу рукой. Харлова, поколебавшись, встает.

– Петр Федорович, мы сыты, пойдем.

Дергает за руку Коленьку. Я внимательно на нее смотрю, но не препятствую. Доверия ей пока нет. Казаки убили мужа, саму чуть не изнасиловали. После такого она еще хорошо держится.

– Приборы для твоих друзей пришлю с Иваном? – вдова вопросительно на меня смотрит.

– Будь любезна. Благодарю за обед.

Брат с сестрой уходят, сталкиваясь в дверях с мощным, мускулистым брюнетом лет тридцати. Одет в простой казацкий чекмень, шаровары. За поясом аж две сабли. Обоерукий боец? Ни отец, ни дед ничего про это не рассказывали. Двигается стремительно, легко. Такие же голубые глаза, как у Татьяны, смотрят с прищуром, весело. Казак ищет красный угол, не находит.

– Вот нехристи-лютеране! – Овчинников легко улыбается, демонстрируя белоснежные зубы. – Даже перекреститься некуда. Мое почтение, Татьяна Григорьевна!

Овчинников стаскивает шапку, изображает легкий поклон. Харлова меняется в лице, не отвечая, подталкивает брата к двери. Уходит.

– Эх, все никак не простит. Мужа-то ее я ухайдакал на валу форта. Крепкий был вой!

Я встаю, подхожу ближе. Овчинников, ничуть не смущаясь, распахивает объятия.

– Петр Федорович, надежда ты наша! Все казачество тебе в ножки кланяется. Это же надо! Пока я в Бердской слободе прохлаждался, ты Оренбург на саблю взял. Вот же визгу скоро будет в Питере!

– Саблю вообще из ножен не доставал… – я улыбаюсь, мы обнимаемся. От атамана пахнет порохом, табаком, лошадиным потом…

– Да, да, в баньку бы надо… – вздыхает Андрей Афанасьевич, уловив что-то в моем лице. – Щичаз закончим делишки наши, попаримся.

– Наши делишки только начинаются, – я тяжело вздыхаю. – Садись за стол, наливай вино. Из погребов самого губернатора.

– Все знаю, все уже послухал от братьев-казаков. Превозносят тебя до самых небес. Виват! – Овчинников налил вино в бокал Коленьки, махом выпил.

В гостиную зашел Иван, принес тарелки, вилки. Сразу за ним появился высокий, с узким лошадиным лицом мужчина, на котором бросается в глаза густая растительность. Творогов. Еще один атаман пугачевского войска. Уважаемый казак, правда с гнильцой, как у Лысова. Вместе с Чумаковым предал Пугачева и сдал его властям.