В высшей степени епископ был требователен к тому, чтобы в храме стояли как следует. Не терпел он ни разговоров в церкви, ни перехода с места на место. Такие люди сейчас же подвергались при всем храме строгому выговору.

Так однажды одна из выдающихся по положению в городе женщин стала говорить в церкви. Амвросий начал ей резко выговаривать, а когда она хотела от стыда уйти, он закричал за ней: «Куда бежишь? От гнева Божия не уйдешь».

При непреклонной правдивости и прямоте Амвросия, его отношения с губернатором стали в высшей степени натянутыми, тем более что тот позволял себе притеснения по отношения к духовному ведомству, а Амвросий горячо отстаивал интересы церкви и духовенства.

Так как губернатор был человек небезупречный, то Амвросий, не стесняясь в своих проповедях, даже в присутствии губернатора обличал его действия, так что губернатор избегал ездить в собор.

Не будучи в состоянии бороться с Амвросием открыто, он начал подпольную борьбу, путем доносов и разных подвохов. Но прямодушный архиерей не последовал этому низкому примеру и действовал открыто, так что в городе, несмотря на суровость архиерея, ему сочувствовали в этой борьбе.

На духовенство Амвросий излил всю свою суровость, желая крутыми мерами поднять его на должную высоту, и получил от него прозвание Грозного.

Архиерей крепко держал в руках управление всей епархией, у него не было ни советников, ни приближенных.

Он рассылал одно за другим точные предписания и карал неминуемо тех, кто их нарушал. Особенно он требовал от священников, чтобы они говорили народу поучения, приказывая тем, кто не умел этого делать сам, читать чужие проповеди.

Усердно объезжая епархию, Амвросий всматривался во все; ничто не ускользало от его орлиного взора. Замеченных в провинности он отсылал надолго (несколько месяцев и более) в архиерейский дом в Пензу, который при нем стал как бы исправительным приютом для духовенства.

Самой же неприятной частью наказания считались его выговоры, действительно тяжелые при его остроумии, резких выражениях и суровом, приводившем в трепет, голосе. Впрочем, у всех было то утешение, что они страдали за действительную вину, а не по наушническим наветам. И, как ни был строг Амвросий, он никого в свою жизнь не сделал несчастным; всех виновных по исправлении назначал на места. При его справедливости, заглаживавшей тяготу его суровости, его время не оставило в среде духовенства тяжелой памяти.

Последствия же этих приемов были значительны. Явились хорошие проповедники и священники, столь же преданные долгу, как и он сам.

Деятельность Амвросия как священнослужителя была выдающаяся. Он достроил и отделал кафедральный собор, завел хорошую ризницу.

Бесконечно нетребовательный в своем домашнем быту, он обставлял пышно свои частые служения.

Множество духовенства, богатство облачений, яркое освещение собора, стройность обрядов – все усиливало впечатление, производимое личностью самого архиерея.

Особенно замечательным зрелищем были его всенощные.

Тысячи свечей горели в паникадилах, и среди темноты ночи издали светились окна храма. Величавый и сосредоточенный епископ, с ликом, как бы сошедшим со старинной иконы, был окружен сонмом духовенства, предстоявшим со страхом и благоговением. Он имел вид скорее ветхозаветного первосвященника, чем теперешнего епископа. Когда он выходил кадить, его сопровождала целая толпа диаконов. Одни шли попарно впереди с большими зажженными свечами, другие поддерживали его под руки, третьи заключали шествие… Он сам шел твердой поступью, медленно кадя иконам и народу. Все тихо было в церкви, точно замерло: раздавалось лишь пение, шаги архиерея, звон колокольчиков на его облачении.