Ребятишки тоже загрустили. Наверняка в их головах сейчас сильнейший когнитивный диссонанс – все предвоенные годы советская пропаганда вдалбливала в головы населения информацию о мощи и непобедимости Красной армии, о том, что сражения будут идти исключительно на вражеской территории, а в действительности происходит нечто совсем противоположное.

– Не ссыте, парни, мы еще пройдемся по Берлину в кованых сапогах и поднимем красный флаг над Рейхстагом! – бодро сказал я. – Ведь от тайги до Британских морей Красной армии нет сильней!

– Так пусть же Красная вздымает властно свой штык мозолистой рукой… – тихонько пропел Барский.

– И все должны мы неудержимо идти в последний смертный бой! – подхватил Зеленецкий.

Через несколько секунд мы в три голоса пели, а вернее, надсадно орали слова песни, пытаясь загородиться ими, словно волшебным заклинанием, от ужасов окружающей реальности – пахнущего сгоревшей взрывчаткой леса, в котором нас ждали злобные немецкие диверсанты, перепаханного взрывами и танковыми траками пшеничного поля неподалеку отсюда, на котором мы оставили несколько сотен своих погибших товарищей, от страха за будущее – свое и всей нашей страны.

Исполнив припев четыре раза, я вдруг отчетливо вспомнил разученные в детстве слова куплета и неожиданно для всех выдал:

Малость обалдевший от моей импровизации Гайдар задумчиво посмотрел на меня и, в который раз достав свой блокнот, стал строчить в нем карандашом.

На звук «хорового пения», а вернее издаваемого шума, пришла Марина. Прислушавшись к незнакомым словам[14], девушка склонила голову набок, а потом, дослушав до конца, неожиданно разрыдалась и убежала с полянки.

Тут уже не выдержал Альбиков. Сержант вылез из кустов, с чувством обматерить нас за срыв важного допроса, но, увидев посветлевшие от воодушевляющих песен лица ребят, только махнул рукой.

– Хор-р-рошие вы ребята! – с непонятной интонацией в голосе сказал Аркадий Петрович после завершения концерта самодеятельного коллектива. – Игорь, а вот те слова, что ты спел… откуда они?

– В школе учил, – честно признался я.

Добавлять, что наш старый учитель пения в семидесятые годы не чурался давать школьникам тексты с упоминанием Сталина, тот же «Марш артиллеристов», я, понятно, не стал.

– Интересная у вас школа, – хмыкнул Гайдар. – Надо будет, как из командировки вернусь, зайти и с твоими учителями пообщаться… Какой у нее номер?

– Сто семьдесят пятая, – спокойно ответил я, совершенно точно зная, что моя школа носила этот номер чуть ли не с момента создания общей системы городского образования. Детство я не в Южном Бутово провел, а в самом центре Москвы, на улице Горького.

– А, так твою школу я знаю! – немедленно среагировал Гайдар. – Несколько раз у вас был на встречах с читателями. Последний раз в конце прошлого года. И тебя там видел, то-то мне лицо знакомым показалось! Только ты с того раза… изменился. И выглядишь постарше, и…