Так вот в чем дело! Алексей встал, подошел к стене и, нащупав на полу керосиновую лампу, долго пытался разжечь ее нервно вздрагивающими руками. Поэтому она не боялась принимать его – она уже вдова для них, вдова русского, который принял ислам. Таких историй не прочтешь ни в «Правде», ни в «Красной звезде» и даже по Би-би-си не услышишь! А может, она думает, что и он ради нее примет ислам? Смешно! Но смешно ли? Тот Вася из-за нее с ума сошел. А он, Алексей, разве не сходит?

Наконец эта чертова лампа зажглась, закоптила, в комнате стало светло. Отбрасывая длинную ломкую тень, Алексей вернулся в угол, где лежала Улима. Долго смотрел на нее сверху вниз, с удивлением отмечая про себя, что нет в нем никакой ревности к тому Васе, который сначала бил ее и насиловал, а потом полюбил так, что даже дезертировал к духам и принял ислам. Какие красивые у нее глаза – как бархат. И губы. И какая она вся тонкая, хрупкая – а сколько пережила уже, старухам не снилось! Все убиты – отец, мать, братья, Вася, сына забрали. Господи, что мы делаем в этой стране, зачем? Опустившись на колени, Алексей обнял ее за плечи.

– Когда это случилось? Ты помнишь, когда забрали твоего сына?

– Да. Осень был. Ноябрь по-русски.

– Значит, в ноябре 84-го? А как его звали?

– Ахрам, как мой дед. Зачем спрашивал, Альеша?

– А фамилия? Они записали его фамилию?

– Они не спрашивал фамилию. Васин фамилий они сам знал. Батков его фамилий. А зачем тебе?

– Я, Улима, – он крепко сжал ее руками, – найду твоего сына. Клянусь тебе! Найду!

– Нет, Альеша, ты скоро уйдешь. Совсем уйдешь. Я знаю.

– Куда уйду? Что ты придумала? Никуда я не собираюсь уходить. Мне еще полгода до дембеля!

– Нет, ты скоро уйдешь, – упрямо повторила она и снова заплакала.

– Ну, чего ты? Дуреха! Заладила: уйдешь да уйдешь! – Алексей прижал ее голову к своей груди. – Никуда я от тебя не уйду! Клянусь тебе…

Но Улима оказалась права. Через час, когда они лежали обнявшись, прибежал Юрка и, запыхавшись от бега, заорал, что надо срочно возвращаться в часть.

– Быстрей! Тревога! Там все как сбесились! Офицеры построили солдат. Кто пьяный, кто накуренный, а кто, как ты, в самоволке. А комбат кипятком мечет: кого не будет в части через двадцать минут – всех под трибунал! – А че такое? Че такое? – уже на бегу по дороге в часть спрашивал Алексей. – Праздник же! Рамазан! Никто не воюет!

– Плевать им на праздник! Из Москвы комиссия прилетела! Орут – почему не воюем!..

И не мог Алексей представить тогда, что действительно больше не увидит ее, Улиму, что их всех, как скот, загонят в БРДМы и начнется наступление. То самое роковое наступление в долине Логар, во время которого сбежит к моджахедам Юрка Шалыгин, а Алексей, без сознания, контуженный и с ранением в спину, будет отправлен в госпиталь…

Едва подъехав к старинному, лубочно-церковной архитектуры зданию Ярославского вокзала на Комсомольской площади, Джуди увидела, что в их нью-йоркских расчетах произошла ошибка. Массивные резные полукруглые двери центрального входа, возле которых она должна была ждать княгиню, оказались закрыты, а потоки пассажиров входили и выходили из вокзала далеко в стороне – через узкие боковые проходы. В Нью-Йорке Джуди и Таня изучали этот вокзал по фотографиям в путеводителях, и княгиня крестиком отметила место на ступенях перед многолюдным центральным входом, но попробуй теперь стоять тут в полной пустоте, не привлекая к себе ничьего внимания и не выделяясь!

С красной десятирублевки таксист дал сдачу маленькой голубой пятирублевкой, нагло сказал: «Спасибо!» – и уехал, хотя на счетчике, Джуди ясно видела, настучало только три рубля двадцать копеек. Но черт его знает – пять рублей это много или мало?