Княжна прочла записку вслух.

– Так хорошо? – спросила она, искренне обеспокоенная тем, чтобы сделать все как надо.

– Лучше некуда, – улыбаясь во весь рот, ответил солдат и, приняв записку, бережно запрятал ее за пазуху. – Премного вам благодарен. Благослови вас господь, барышня. Прощайте.

– Погоди, Матвей Петрович, – остановила его княжна. – Надо бы тебя наградить, да денег у меня ни копейки... Может, саблю возьмешь или пистолет?

– Нам такое оружие не положено, – возразил солдат. – Да и ударить таким боязно: а ну как сломаешь? Нам со своим сподручнее. Благодарствуйте, барышня, нам и так, без награды, хорошо.

– Может быть, трубку? Или табаку? – нашлась княжна. – Здесь должен быть хороший табак, тебе понравится. Не хочешь награды – возьми просто так, на память.

– Табачок – это дело другое, – согласился солдат. – Да и трубочка хорошая солдату не помеха. Тем более, если на память, от души... Благодарствуйте, ваше сиятельство.

Перед тем, как выйти за дверь, Матвей Ложкарев задержался на пороге.

– Вы приглядывайте за мужиками-то, ваше сиятельство, – сказал он, понизив голос. – Уж больно рожи у них подлые. Не люблю я дворовых, холуи они все, дармоеды, одна подлость на уме. Эх, кабы душа так не горела, разве я бы вас на них оставил! Вы не бойтесь ничего, а только ухо держите востро. Чуть что, прикрикните на них построже, они и присмиреют, я эту породу знаю.

– Спасибо, Матвей Петрович, – сказала княжна. – Ступай, обо мне не тревожься. Я не боюсь.

Это была правда: она и в самом деле не боялась. Впрочем, сказанные Ложкаревым на прощание слова занозой засели у княжны в памяти. Раньше, до прихода французов, а точнее, до смерти деда, с которой, собственно, и начались ее злоключения, княжне даже в голову не приходило, что к крестьянам и дворовым людям можно относиться с опаской. Однако за те две недели, что она провела, играя в жмурки со смертью в смоленских лесах, княжна Вязмитинова пересмотрела большинство своих прежних взглядов и более не полагала землепашцев безобидными существами, которые всегда рады услужить господам и не мыслят себе жизни, отличной от той, которую они вели на протяжении столетий. Более того, в свои шестнадцать лет юная княжна уже успела постичь, что даже самое доброе отношение к человеку не всегда оплачивается той же монетой. За все время ее одиноких странствий ее не единожды пытались убить, и только один раз смертельная угроза исходила со стороны французов. О других случаях, когда она находилась на волосок от смерти благодаря усилиям обосновавшихся в лесной чаще крестьян, княжна старалась забыть, но они упорно не выходили у нее из головы, так что предупреждение солдата стало зерном, упавшим на весьма благодатную, заранее подготовленную почву.

Проводив Ложкарева, княжна подошла к окну и, осторожно отодвинув тяжелую занавеску, выглянула во двор. Дворовые князя Зеленского лениво отирались у ворот, подпирая плечами каменный забор, и о чем-то беседовали с бледным, скверно одетым человеком в картузе мастерового, который стоял в проеме открытой калитки, не входя, впрочем, во двор. Подпоясанный лохматой веревкой синий кафтан этого незнакомца странно и очень подозрительно оттопыривался на животе, и, даже глядя через весь двор со второго этажа, княжна заметила, как нехорошо бегают у него глаза. За разговором все трое собеседников время от времени бросали быстрые вороватые взгляды на дом, но княжну никто из них не заметил.

Вскоре незнакомец ушел. Один из дворовых запер за ним калитку и, еще раз оглянувшись на окна, вслед за своим товарищем удалился в сторону людской. Княжна опустила занавеску и вернулась за стол.