Русская идея терпима к иноверию и инакомыслию, но нетерпима к бесчеловечности, к преступлениям «во имя высокой цели». Она обязывает всех, кто руководит государством, и всех, кто ему служит, отстаивать гражданские свободы и противиться своеволию, беззаконию и произволу»^>97. Столь масштабное – спасение человечества! – толкование Национальной идеи, прозвучавшее, кстати сказать, из Германии, где жил в последние годы историк, предполагает признание не только вселенской значимости и общечеловеческой ценности этой Идеи, но и ее мессианского характера. Да так, собственно, и полагали некоторые приверженцы этой позиции.

По убеждению того же Расима Агаева, Русскую идею «можно обозначить как мессианский экспансионизм»^>98. Впрочем, он тут же оговаривается: «экспансионизм» или «мессианство» (как он еще ее называет) – это не уничтожительная характеристика Русской идеи. Это, в сущности, синоним «собирательства», расширения российских земель. «…У России всегда была и есть своя национальная идея. И носитель ее – русский народ – готов к возобновлению своей метаисторической роли – мессианскому эсхатологизму. России надо вернуться к корням, истокам своей национальной идеи – благородному, неэгоистическому мессианству, ненасильственному собиранию сопредельных земель, вовлечению малых и средних окраинных народов в фарватер российского влияния»^>99.

Азербайджанский политолог точно обозначил одну из самых популярных и, похоже, любезных русскому сердцу трактовок искомой Национальной идеи: собирание под общероссийской крышей сопредельных земель, народов, культур. И не просто собирание, но ненасильственная интеграция их в единое целое^>100. Но там, где собирание и интеграция, там и посредничество. Особую популярность приобрела в последние годы идея посредничества между Европой и Азией^>101, или, как часто говорят, «евразийскости» России^>102.

«Этой миссией (исторической миссией России. – Э.Б.), на мой взгляд, – делится размышлениями Всеволод Овчинников, – может быть решимость и способность России стать мостом между Европой и Азией, между цивилизациями Запада и Востока.

Поставить перед собой подобную цель, сделать ее национальной идеей значило бы решить сразу несколько задач, отвечающих геополитическим интересам России»^>103. И не одной только России. «Трансконтинентальный супермост Европа-Азия сыграет для наших стран ту же роль, что когда-то для России – «путь из варяг в греки», а для Китая – шелковый путь. Став национальной идеей, этот стратегический ориентир способен привести наши народы к процветанию. Более того, это будет их исторической миссией перед человечеством»^>104.

В «евразийстве», как он его толковал, нашел наконец Национальную идею (он тоже называл ее Русской идеей) и Никита Моисеев. Прежней России «нет и не будет», резонно утверждал он. Потому и говорить надо не о ее «возрождении», а о новом рождении. «Такой процесс, – пишет Моисеев, – я назвал бы «рождение новой России», а еще «евразийской идеей», о которой много говорили и по-разному. Евразийская идея может стать важной опорой стабильного развития России. Реализация эффективно работающего «моста между двумя океанами может не только иметь значительные экономические последствия, но и быть отправной точкой выработки геополитической доктрины страны»^>105. Исходя из этой Идеи, Моисеев приходит к выводу, что «главная национальная цель России» – «организация Севера Евразийского суперконтинента в интересах всего планетарного сообщества. Это сыграло бы большую роль в формировании национального мировоззрения и позволило бы искать поддержку этой идеи и вне страны – на Востоке и на Западе, ибо достижение этой цели полезно всем»