Позиция, зафиксированная в этом письме рядового россиянина (равно как и во многих других публикациях, принадлежащих в том числе и известным людям), достаточно характерна для современного российского общества. Конечно, ни антиамериканизм, ни антиевропеизм не стали (слава богу!), да и не могли стать нашей Национальной идеей^>81. Но настороженное, а тем более критическое и резко отрицательное отношение к Западной Европе и США сужали фронт поисков Идеи или ее элементов на западном направлении. С конца 90-х Россия все чаще стала напоминать себе (и другим тоже) о двух вещах. Во-первых, о том, что нет в мире страны, на основе опыта которой она могла бы сформулировать искомую Национальную идею. Во-вторых, что если Россия и относится к Западу, к Европе, то при этом продолжает оставаться частью Востока, Азии. «Им (людям Запада. – Э.Б.) не понять нашу тоску. Они лишь «Запад», а мы «Запад-Восток». Добро и Зло, Свет и Тьма всегда главную свою битву устраивали на нашей земле, – писал военнослужащий Роман Шеховцев. – Вот почему для будущего движения вперед нам необходимо брать за основу наши самобытность и уникальность»^>82.

В подтверждение этой самобытности многие апеллируют к религиозным различиям. В Европе и Америке доминируют католическая и протестантская версии христианства, тогда как Россия развивалась на протяжении последнего тысячелетия как страна православная. И пытаться перейти из одного вероисповедания в другое или надеяться, что в русском православии разовьются «реформационные течения, способные выполнить функции, аналогичные европейскому протестантизму» было бы просто наивно и смешно, говорит философ Арсений Гулыга. «Нужны ли нам такие функции? Каждому свое!»^>83

Еще один аргумент – специфика российского менталитета. Сформированный уникальным историческим опытом, он, как полагают некоторые участники дискуссии, принципиально несовместим с западным (который, впрочем, тоже неоднороден), выросшим на иной основе^>84.

Наконец, в числе самых модных аргументов против Запада – утверждение, что и Европа, и еще в большей мере Америка вступили в стадию «внутреннего ветшания» и «кризиса духовных устоев». Что, следовательно, всякая попытка ориентироваться на них в поисках Национальной идеи была бы равносильна самоубийству. «Есть закономерность историософского порядка, по которой все грандиозные общественные системы в высшей точке своего могущества ветшают изнутри и разрушаются мгновенно и непредсказуемо в тот момент, когда все ждущие этого отчаиваются и устают ждать, – утверждает современный религиозный философ Виктор Аксючиц. – Так было с Римской империей и с советской империей. Нечто подобное мы наблюдаем и с Соединенными Штатами как плацдармом мировой системы нового порядка»^>85.

О «внутреннем загнивании» Америки, по Аксючицу, «свидетельствует и кризис духовных устоев США (феномен Моники Левински), и циклопическая долларовая финансовая пирамида, которая приговорена к коллапсу. Мировой жандарм, не встречающий достойной сдерживающей силы, ведет себя самонадеянно, безрассудно и контрпродуктивно, о чем свидетельствуют события в Югославии…»^>86

Общий итог как будто очевиден: многие, если не большинство, из тех, кто поддерживает замысел создания современной российской Национальной идеи, не видят в странах Запада, будь то Европа или Соединенные Штаты Америки, ни достойный образец для подражания (идеал), ни политическую силу, способную оказать России ощутимую помощь в ее самореидентификации. Такой взгляд в немалой степени предопределяет еще одну позицию, отчетливо проступающую в ходе этих поисков. Ее можно определить