Это и есть шлифовка истории? – удивился я.

Конечно. По крайней мере, многие факты подтверждены документами.

Жил бывший проводник действительно тихо, на возраст никогда не жаловался.

Охотно бродил по стране, о таежной татарке и о своем сыне не помнил. Иногда ссорился, но, в общем, жил тихо. Вот имеется, к примеру, пространная докладная одного местного работника МГБ[1]. В о дна тысяча пятьдесят втором году некий гражданин Ири (на то время беспаспортный) оказался на перроне уже знакомой ему железнодорожной станции Тайга. Стоял у газетного киоска, когда вдруг подошел лимитный поезд и в окно случайно выглянул большой государственный человек – маршал Ворошилов, возвращавшийся из дружественной Монголии. Увидев Ири, он подозвал его и спросил: «Ты, наверное, монгол?» Всему наученный Ири ответил уклончиво: «Нет, я, наверное, бурят». Маршал подумал и указал кому-то из помощников: «Тогда чего вы? Помогите трудящемуся». И в тот же день бывшего проводника, бывшего истопника и все такое прочее отправили на постоянное жительство в Бурятию.

Сведений о дальнейшей жизни Ири совсем мало.

Подвигами не был запятнан. Сына не знал. Умер в две тысячи восемнадцатом году, по другим сведениям – тремя годами ранее. Когда точно, установить сейчас невозможно. Известно только, что жил незаметно, плотничал, а в последние годы жизни мечтал получать хорошую пенсию.

Но с этим вышел облом.

Не пришло еще время пенсеров.

7 октября 2413 года.

22.37. На реке Голын безоблачно.

Я с детства живу среди мифов, и мне это нравится, сказал я Алмазной.

Она кивнула понимающе. «Наверное, хочешь спросить о сыне проводника Ири?»

Я не собирался, но она сама захотела рассказать. Наверное, ее к этому «тетки» подталкивали.

Звали сына Николай. Как и отца.

Они все, эти Ири, были Николаями.

Жил, конечно, меньше, чем отец? – поинтересовался я.

И тоже не оставил никакого особенного следа в истории?

Я, собственно, и не ждал ответа. Какой такой след может оставить человек, попавший в мясорубку огненного двадцать первого века, переживший разломы обществ и великих государств, воочию наблюдавший все последствия Климатического удара?[2] Если внимательно смотреть на политические карты того времени, сразу бросается в глаза, как резко и быстро менялись границы – даже не за десятки лет, а за недолгие отдельные годы, как весь земной шар ежился, как сползала с него старая облезлая шкура и нарастала совсем новая[3].

«Сколько жил Николай Ири?»

«Немало. Почти сто семьдесят лет».

«Надеюсь, кто-то изучал феномен этой бурятской семьи?»

«Ты работаешь в Отделе этики, Лунин. Должен знать, что мы изучаем не природу долгожительства, а влияние долгожительства на настроения общества».

Ири-второй всю жизнь занимался журналистикой, рассказала Алмазная.

Кстати, Счастливчик, неустанно шлифующий историю девятнадцатого века, не слишком высоко ценил творческие данные Ири-второго.

«Юная синхронистка взорвала Сеть, распахнув халатик перед всем стадионом».

Можно ли такой отчет назвать высоким профессиональным достижением?

«Инопланетные существа воруют хлеб у крестьян Южного Урала».

Кто это подтвердит?

«На горе Богдо открылся портал в параллельный мир».

Спеши, а то не увидишь и того, чего не увидели первые свидетели.

«Шесть причин, по которым мужчины изменяют».

Ну, и все такое прочее.

В двадцать первом веке журналистика была средством выжить.

Да и выбор был невелик: либо бери в руки оружие, либо прячься в глухой глубинке, зная, что и туда могут нагрянуть военные комиссары. Чего ж не ухватиться за газетный листок, чего ж не делать его так, чтобы тексты и иллюстрации вводили читающего в ступор, чтобы они ужасали, устрашали, а одновременно и привлекали тех, кто решится взять его в руки. В конце концов, развлекаться можно и с ядовитой змеей.