– Автопункт «Березовый», – объявил водитель Рубинчику. – Заправиться можно.

И, не выключив мотора – «чтоб движок не заморозить», – выпрыгнул из кабины на жгучий мороз, побежал в автопункт, громко скрипя по снегу войлочными валенками. Рубинчик поспешил за ним, удивляясь нарастающему в душе чувству безотчетной тревоги и радости. Он знал эту странную и терпкую смесь предчувствия, которое никогда его не обманывало. Так вот, оказывается, что звало его сюда! Но откуда взяться иконной диве в тундре, на зимнике, среди этих таежных волков, которые наверняка перетрахали тут все живое, что имеет хоть какое-нибудь отношение к женскому полу?

Обмахнув на пороге унты еловыми ветками и войдя вслед за шофером в двойные, утепленные войлоком двери автопункта, Рубинчик оказался в довольно большой и жарко натопленной комнате-столовой, где за двумя длинными некрашеными деревянными столами не то ужинали, не то завтракали водители ворчащих во дворе грузовиков и бензовозов – ватники и полушубки на полу и на спинках стульев, меховые шапки в ногах, а на столе перед каждым тарелки с борщом, гуляшом, блинами и неизменной брусникой. Сбоку, в углу – рукомойник с серым мокрым вафельным полотенцем (одним на всех), а в глубине комнаты – кухня и стойка раздачи. У стойки – короткая очередь только что прибывших водителей, а из кухни от широкой плиты волнами катит через эту стойку пар и запахи вареной оленины, жареного лука, блинов, супа, гречневой каши и еще Бог знает чего. В столовой эти запахи смешиваются с запахами солярки, тавота, табака, мужского пота, овчинных полушубков, еловых веток…

Но даже сквозь эту густую и влажную смесь пара и дыма Рубинчик сразу увидел ее – там, за стойкой раздачи, рядом с толстой поварихой. Худенькая, с длинной шеей, в белом застиранном фартуке, серые глаза, русые волосы убраны под косынку. Далеко не красавица, а, скорее, словно догадка о будущей красоте – как абрис на негативе. Очередной шофер говорит ей по-свойски:

– Значит, так, Танюша! За наше знакомство – два борща, три гуляша, пару блинов, два стакана сметаны и четыре чая! Если все съем – завтра наша свадьба. Годится?

– А без свадьбы у вас аппетит пропадет? – усмехнулась она.

Ответом ей был хохот шоферов, подначивающих друг друга:

– Не слушай его, Таня. У него три жены на этом зимнике!

– А из чего гуляш-то? Из оленины? А сколько у того оленя было на спидометре, когда его на гуляш-то отправили? Нет, Таня, забудь про гуляш! Дай мне, сестренка, борща – со дна погуще, а сверху пожирней! И журналиста не обидь, московский журналист – ему тоже со дна борща-то. Ты «Рабочую газету» читаешь?

Но она не ответила – вскинув глаза, увидела Рубинчика, встретила его взгляд и словно тоже опознала его каким-то внутренним зрением: улыбка пропала с лица, взгляд стал сразу испуганным, серьезным, пытливым.

– Мне, пожалуйста, только блины и чай, – попросил он.

– Сколько стаканов? – тихо спросила она.

– Один.

Еще пару минут назад, на таежной зимней дороге, он не знал, какой внутренний импульс привел его сюда, на окраину вселенной, в эту промерзшую до мезозойских глубин тундру. Но теперь, принимая у нее из рук алюминиевую тарелку с блинами, он ясно почувствовал, как наэлектризовалась каждая клетка его тела, как заострились в нем, ожили и напружинились все пять органов чувств, а шестое, интуиция, уже ликовало в душе: это Она, Она, Она! Чудо, которое он ищет уже семнадцать лет – вот оно, за прилавком!..

Тут, хлопнув дверью и впустив клубы морозного воздуха, в столовую вошли плотный коренастый якут в меховом полушубке с погонами майора КГБ и еще трое мужчин. Один из них был молоденький солдат в шоферском замасленном бушлате, а двое других – судя по их новеньким полушубкам – приезжие. И Рубинчику показалось, что он видел их раньше, но где?