все это подруга Розка пропела не в такт и мимо кассы. – Да и сам продюсер тоже так ничего, – симпатяга. Он, кстати, песни пишет Долининой, Алегровян, Кирракорову… То есть уровень, сама понимаешь…

Алина улыбнулась. Слышала она про эту группу. Песня, кажется, «Размножайтесь мальчики, размножайтесь девочки…» Или что-то в этом роде… Да, после Чайковского это, конечно, уровень… Но ведь она уже пела в группе, так, впрочем, в Москве и оказалась… Проклятый продюсер, проклятая группа… Задумалась. Но петь-то ей все равно хотелось. И не только в душе или в постели. Но это было предложение в прошлую жизнь. А она только-только от нее избавилась. И чего ей это стоило. Но все-таки творчество! Оно манило, притягивало. Зря что ли столько училась: сначала в музыкальной школе, потом в училище, потом на музфаке… Только это с Махачкалой и мирило… Да и никуда эти Пети, Васи, Саши не денутся. Совмещать можно.

– Когда? – почти с вызовом спросила Алина, внезапно готовая хоть сейчас, хоть в таком виде ехать к этому Розкиному продюсеру. В таком, пожалуй, даже лучше, эффектней… Смотри ты, даже соски сразу напряглись.

«Знаю я этих продюсеров, все они одинаковы, их как будто штампуют на какой-нибудь одной фабрике. Песенки, улыбочки, коньячок, водочка. Потом: „А спойте, а станцуйте. А фотографироваться любите, а знаменитой быть хотите? А как к «Плейбою» относитесь, не побоитесь в нем увидеть свою фотографию. Ну, тогда, милочка, раздевайся, чего ты ждешь? Посмотрю, как ты ведешь себя обнаженной, не стесняешься ли, не боишься… Ну, а что, деточка, это же шоу-бизнес. Если стесняешься, тебе надо идти в библиотеку работать… А голой петь и танцевать можешь, а на шпагат сесть? Ну-ка, покажи. Иногда ведь и в банях-саунах выступать приходится. И на яхтах. А к сексу как относишься? Почему со мной, с нужными людьми… Хотя иногда и со мной можно. А так с богатыми дядьками. А думаешь, кто деньги на группу дает, на клипы, на песни, на шмотки ваши, на костюмы? Не государство же, не Путин. Им искусство – до фонаря. Искусство у нас на самоокупаемости. А самоокупаемость искусства, как говорил один мой знакомый писатель, Юрка Поляков (он с ними со всеми, что ли знаком?), то же самое, что самоокучиваемость картошки. Так что если ты не картошка, то должна научиться окучивать разных фруктов… Ха-а-а, хорошо сказал… Ты ж не дура, мне кажется… Ну, что, разделась? Ложись…“

Все они одинаковы, эти… продюсеры».

– Когда? – нетерпеливо повторила Алина, предчувствуя очередной поворот-разворот в своей, ко всему уже готовой судьбе.

– Сегодня ровно в полседьмого жду тебя у «Кофе хаус» на Кутузовском, – все так же вальяжно, как обожравшаяся кошка, промурлыкала Розка. – Пока, пока, трусики не забудь… Шутка.

Хандра прошла. Алина, надевая на загорелое обнаженное тело ярко-желтое с красными розами платье, уже знала, что будет звездой. Ей казалось, что она отчетливо представляет, как засияет на тусклом, лживом отечественном небосклоне, где все звездочки-звездульки, появившиеся в последние времена, получили свои сомнительные орбиты и свои величины не своим талантом и любовью к искусству, а своей сделанной пластмассовой внешностью. Своей бросающейся в глаза собачьей покорностью и скрытой в глубине души кошачьей преданностью купившим им это утоление амбиций олигархам. Только выражение «звезда третьей-четвертой величины» заменялось теперь выражением «звезда с третьей-четвертой величиной»… бюста, разумеется… Представляла, как заставит говорить о себе. Видела, как к ее охренительным длинным ногам пачками валятся неразборчивые и разборчивые, но уже разобранные мужчинки, ползают, целуют туфли, признаются в придуманной ей для них любви, молят о пощаде… Особенно чурки…