– Охолонь… – и посмотрела со значением на нее, выразительно хмуря брови.

Надюха несколько раз шлепнула губами. Невысказанные эмоции рвались наружу и распирали ее изнутри. Но она молодец, быстро нашла им выход.

– А ну! – перекрывая своим могучим голосом и зычный призыв Петьки, и рокот толпы, гаркнула она. – Кто свидетель, вставай налево. Остальные же прочие живо разошлись!

Народ примолк и заколыхался, стараясь побыстрее покинуть сцену действий. С Надеждой связываться – себе дороже. В деревне это знал каждый. Вскоре около сельсовета остались только мы с Надькой, да еще Петька, который с удивлением крутил головой, наблюдая быстрый исход односельчан, больше похожий на бегство.

– Тебе бы полком командовать! – с восхищением выдохнул он.

Надюха стояла подбоченившись и грозно следила суровым взглядом, как смотрит генерал за бегством вражеской армии. Глаза ее победно сверкали. Я только усмехнулась.

– Надюха, ты всех свидетелей Петру Аникеевичу разогнала. Теперь сама отдуваться будешь.

Подруга выдохнула и, повернувшись ко мне, вполне буднично проворчала:

– Толку-то от таких свидетелей. Одни сплетни. – Потом, чуть виновато глянула на Петра. – Петь, они все равно ничего путного бы тебе не сказали. А мы с Варькой расскажем, что по правде видели, и безо всяких там ненужных фантазий.

Волошин недоверчиво глянул на нас и тяжело вздохнул:

– Ну, что ж… Пошли, что ли, в кабинет. Там все и расскажете.

Мы гуськом потрусили за Петром и вскоре очутились в его «кабинете». Это он его так назвал, не я. Маленькая комнатка, по размерам больше похожая на кладовку для хранения швабр и ведер для мытья полов. Старый письменный стол, на котором лежал кусок стекла. Настольный календарь за прошлый год, карандашница. Три старых венских стула, один табурет и старенький книжный шкаф, заклеенные старыми газетами стекла которого навевали грустные мысли о тщете всего сущего. Маленькая колченогая тумбочка рядом со столом хранила на себе следы прошедших нелегких лет, а царапины и порезы на ней, возможно, сохранились еще со времен гражданской войны. На ней стоял старенький электрический чайник и две фарфоровых кружки с цветочками по бокам, скорее всего, из тех же времен. Но, к моему удивлению, небольшое окошко, выходящее на палисадник, было чисто вымыто и на нем висели кипенно-белые шторки с искусной вышивкой по краю. У меня зародилось сомнение, что Петька сам мыл это окошко. Но вслух я высказывать его не стала.

Волошин занял свое место за столом и с тяжким вздохом снял фуражку, положив ее на стол. Мы с Надеждой расселись на стулья. Они под нами встревоженно скрипнули. Я опасливо покосилась на Надьку. Но судя по всему на этих стульях она сиживала не раз. Потому как никакой особой тревоги или опасения на ее лице не отразилось. Петька смущенно обвел свое хозяйство взглядом и робко спросил:

– Может, чайку?

Мы с подругой, не сговариваясь, молча кивнули. Петро стал хлопотать над чайником и, не теряя времени, задал нам вопрос:

– Ну, девки, рассказывайте, чего углядели на пожаре?

Мы с Надькой переглянулись. Я ей кивнула.

– Давай, ты первая. Ты раньше меня прибежала.

Надюха сделала серьезное лицо, прокашлялась для порядка и начала вполне незатейливо.

– Ну, значит, так. Не спалось мне. Вышла на крылечко воздухом подышать. Чую, гарью пахнет. Смотрю, от Генкиной избы дым валит, ну и зарево видно уже было. Я перво-наперво в магазин метнулась. У меня там телефон есть. В леспромхоз дежурному позвонила, а уж потом и побежала. Когда прибежала, значит, дом-то уже горел вовсю. Но странно было то, что горел он сразу со всех сторон. Будто кто поджег его. Про газ или там проводку мне даже не говорите! Видала я, как от замкнувшей проводки загорается. А газ, он бы взорвался тогда. А никаких взрывов не было. Тут собаки завыли и люди стали подбегать. Кто с ведрами, кто с ломами и лопатами. Потушить старались. Только все напрасно. – Тут она взглянула со значением на участкового. – Если Петр Аникеевич мне позволит предположение высказать, то я скажу, что его, то есть дом, не иначе как бензином облили. Уж больно он резво загорелся. А ведь бревна-то старые, толстые. А горели, как хворост. – Она выждала несколько секунд, ожидая, что мы что-то скажем. Но мы смотрели на нее и молчали, не прерывая рассказа. И она, воодушевившись, продолжила: – Ну а тут уж народ сбежался. Варька, ты прибежала тоже. Потом приехала пожарка. А остальное ты, Петечка, уже и сам знаешь.