– А Вы встречали когда-нибудь домового, тетушка? – неожиданно для самого себя спросил Полянский.

– Да Господь с тобой, Коленька! Это ж грех великий в такую несусветицу веровать. Уж не язычница же я какая-то! – с негодованием ответила женщина.

– А случалось ли Вам видеть что-нибудь потустороннее? – не унимался писатель.

– Ох, случалось. Дядюшка твой, покойничек, аккурат на сороковой день как преставился, так и явился мне в зеркале. Попрощаться, видать, приходил. Упокой, Господи, душу раба твоего Алексия, прости ему все прегрешения вольныя и невольныя, – Евдокия набожно перекрестилась. – А ты чего спрашиваешь? Уж не привиделся ли кто тебе?

– Я тетушка рассказ пишу, про народные поверья и потусторонние явления.

– Глупости какие! – раздосадовано произнесла старушка.

Лукерья вынесла на веранду дымящийся самовар. На столе уже стояли разномастные лакомства – смородиновое и вишневое варенье в креманках, орехи в липовом меду, засахаренная клюква, посадская коврижка, белевская пастила. Полянский с удовольствием принялся за еду, а в саду уже начали сгущаться сумерки. Затрещали в густой траве сверчки, повеяло вечерней прохладой. Тетушка Евдокия озябла и велела Лукерье принести пуховую шаль, а сама попивая чай из фарфоровой чашки задумчиво сказала:

– Покойнички то они часто являются с того света. Бывает привидится тебе маменька усопшая или кухарка еще у прабабки служившая, а ты и не знаешь – снится оно или наяву.

– А мне никогда не приходилось видеть мертвецов, – рассеяно сообщил писатель.

– Так ты молодой еще, мало кого схоронил на своем веку. Вот в том году сосед наш. Иван Ильич – возьми, да и застрелись. Страшная смерть! Греховная. Так он, не отпетый, дважды являлся мне. Вот в этом самом саду его видела – стоял у оградки и смотрел на меня, взгляд – жуткий, невидящий. Осенила я себя крестным знамением, так видение и исчезло. А через неделю снова показался – на кладбище, бродил за воротами. За воротами его и схоронили. Ты, Коленька, если увидишь не упокоенную душу – сразу крестись и твори молитву.

Тем временем почти совсем стемнело, а ветер усилился. Где-то вдалеке, на западе, небо еще светлело кобальтом, а с востока наступала аспидная тьма. Евдокия, совсем продрогнув, ушла в дом, а Полянский все никак не мог надышаться пряной свежестью летней ночи. Откуда-то со стороны леса послышался отдаленный девичий смех, и как показалось писателю, промелькнул между деревьями белый сарафан.

Полянский улыбнулся молодому крестьянскому задору, которому не страшны темнота и раскисшая от дождя земля, и отправился спать.

Утром, после пробуждения Николаю ужасно не хотелось подниматься с кровати – так бы и лежал, глядя как солнечные лучи, проходя сквозь ажурную занавеску рисуют на полу затейливые узоры. За окном неугомонно щебетали птицы, пахло старым деревом, луговой травой и липовым цветом. Откинувшись на приподнятую подушку, Полянский вновь принялся изучать свои записи. Слишком мало их было даже для небольшой сказки. Однако времени еще предостаточно- он дал себе сроку до сентября.

Писатель подошел к окну, настежь растворил его и подставил лицо теплым июньским лучам. По саду бегала худая тетушкина левретка и звонко лаяла на бабочек-капустниц. Предстоял долгий, по-летнему теплый день.

За завтраком Евдокия, охая и ахая, рассказала, что из-за вчерашних разговоров ей приснился покойный супруг. Однако снился не живым, а утопленником, хоть, по правде, скончался он от чахотки. Будто выловили его из пруда мужики, и лежит он берегу синий и вспученный. А сама она, Евдокия склонилась над ним и плачет, убивается. А тот возьми, да и открой ни с того ни с сего глаза да хвать ее мокрой рукой за локоть. Так и проснулась тетушка посреди ночи и до самого рассвета глаз не смыкала, молясь пред лампадкою за упокой души Алексия. Раздосадованный Полянский клятвенно пообещал старушке впредь не заводить на ночь глядя разговоры про покойников и всякую нечисть. Однако крестьянам он такой клятвы не давал и потому с нетерпением ждал вечера, чтоб вновь отправиться в деревню.