– Вот оно как, – промолвил Василий. – Но токмо свободному человеку в кабалу идти – это уж последнее дело. Надобно тебе снова на ноги становиться, Илья! Подати ты как платишь, – как и все другие?

– Не, мы, безлошадные, платим только четвертую часть супротив обычной раскладки.

– Ладно, от податей и от числа[32] тебя на пять лет ослобоняю вовсе. Пришлю тебе такоже коня. Староста, сколько у вас еще безлошадных?

– Окромя Ильи, есть еще один.

– И ему будет от меня конь. А запасные земли у вас есть?

– Чуток есть, твоя княжеская милость.

– Прирежь из них Ксеневу четей десять и другим малоземельным, коли таковые имеются, тоже добавь, чтобы меньше пятнадцати четей ни у кого не было. А как обзаведутся вторым конем, еще по десяти четей им дашь.

– Да ведь земля-то обчая, – возразил староста. – Я без согласия мира ее раздавать не волен.

– Твоя правда, мир уважать надо. Но ведь тут, почитай, все в сборе, вот и решайте сейчас. А я послушаю, есть ли средь вас такие, которые своему же брату помочь не схотят.

– Да чего тут решать? – загудели со всех сторон голоса. – Знамо дело, добавить им пашни! Без лошадей, вестимо, энта земля ни к чему им была, а ежели князь им коней дает, о чем толковать?

– Вот и ладно, – сказал Василий. – Стало быть, дело решено.

– Слов не найду благодарить тебя, батюшка-князь! – со слезами на глазах сказал Ксенев, кланяясь Василию в землю. – Ведь это я прямо как вдругораз родился!

– Может, есть у кого какие просьбы аль жалобы? – спросил Василий.

Последовало долгое молчание. Потом в дальнем углу народ начал перешептываться, и наконец оттуда вытолкнули вперед дюжего мужика с курчавой русой бородкой.

– Обижает нас прикащик боярина Шестака, Федька Никитин, – кланяясь Василию, сказал он. – Где только возможно, норовит нам поруху сделать, аспид!

– Что ж он такое делает?

– А чего удумает, то и делает! То, к примеру, боярским стадом наши поля потравит, а то нашу худобу к себе загонит и опосля откуп требует, якобы она боярский хлеб топтала. А летось вот пригнал на мой луг косарей и велел им все сено выкосить да свезти в боярскую усадьбу. Разогнался я косить – ан там уже ни травинки нету!

– Ну а ты что, смолчал?

– Пошел я до его, а он крик поднял. «Ты что, говорит, сукин сын, видал, как я твое сено косил да возил? А коли не видал, помолчи, не то шкуру спущу!» А чего там было видать, коли люди, что мой луг косили, сами мне о том сказывали!

– А боярину ты не жалился?

– Жалился и боярину. А он говорит: «Не могет того быть, чтобы мой прикащик такое содеял. На кой ляд нам твое сено, коли у нас свое девать некуды? То, говорит, не сумлевайся, кто-либо из вашей же общины украл. Только ты, говорит, не печалуйся, я тебя, коли хочешь, своим сеном ссужу, опосля отработаешь».

– Во! Во! – раздались голоса. – У его завсегда так! Что хошь предлагает, а вот поддайся, возьми, – только и очухаешься, как пойдешь по миру али влетишь в кабалу!

– Это дело я разберу, – нахмурившись, сказал Василий, – и сено свое ты обратно получишь. Как звать тебя?

– Иваном звать, Купреевым, всесветлый князь.

– Ладно, что еще есть у вас?

– Железом бы нам трошки разжиться, батюшка-князь, – сказал кто-то из толпы. – Пашем мы деревянной сохой-косулей, а земля у нас, сам ведаешь, из-под лесу: что ни колупни, то и корень! Было бы железо, наковки можно было бы поделать на сохи, а то и окованный подсошник пустить, для отвалу. Тогда и пахать бы можно поглубже, и работа бы спорее пошла.

– Это ты дело говоришь, – живо ответил Василий, сразу заинтересовавшийся такой новинкой. – Как звать-то тебя?