Вечером бабушка тоже поговорила с внучкой, рассказав про матицу.

– Внутри каждой жены находится матица, от которой зависит твоё здравие и здравие твоих детей, коих ты родишь из неё. Она размером с кулак и словно лягушка, имеет четыре ноги, состоящие из жил толщиной с порядочный шнурок. Приведённая в беспокойное состояние или «сдвинутая со своего места» родами или чрезмерным усилием при работе, матица охватывает своими руками внутренности человека и производит сильное сжимание, порождающее страшную боль в животе и сильную головную боль.

У мужей в утробе тоже есть своя мужская матица, только находится она не посредине чрева, как у жён, а несколько ниже, и также может сдвинуться от «надрыва живота». Коли неладно у мужа с матицей, то нет детей у семейной пары, коли неладно у жены, то же самое происходит. Оттого такие обережники, их называют ещё змеевиками, носят и мужчины, и женщины. Помни, внучка, что мы всегда пребываем под защитой Великой Матери.

Как теперь не хватало Звениславе материнского обережника! Однако она представляла его мысленно и всегда обращалась к Берегине с просьбой о поддержке и защите. Науз-то был именной, и никому, кроме неё, силу свою передать не мог.

Купец сбирал живой товар расчётливо и тщательно, он был опытен в своём деле и ведал когда, куда и сколько рабов и рабынь следует отправить, чтобы торг был выгоден и скор. Прошло около трёх седмиц, а может чуть более, чувство времени как-то стёрлось для юной полонянки. Калинка, пребывавший от тяжкой горячки на Калиновом мосту, что отделяет мир живых от мира мёртвых, её заботой и мольбами стал возвращаться в явский мир. Понемногу он начал ходить, есть, раны почти затянулись. И вот прошёл слух, что большую часть рабов сегодня увезут. Про то сообщила шёпотом одна из рабынь, что приносили еду. Она сунула быстрым движением кусок лепёшки за пазуху рваной рубашонки Калинки, бросив на ходу: «на дорогу». Звенислава вновь заволновалась не на шутку, а вдруг запамятовал старый жидовин, что обещал их с Калинкой не разлучать? Когда после обеда рабов стали делить на две части, она и вовсе замерла от страха, как дикая косуля под прицелом охотничьего лука. Работорговец с равнодушным усталым видом шёл меж рядов рабов и красивой отделанной перламутром клюкой, на которую опирался при ходьбе, указывал двум дородным стражникам, кого из рабов в какую из двух ватаг определять. Перед Звениславой и мальцом, глядящим большими, полными боли и страха очами, купец остановился на миг дольше, чем перед другими и, встретившись взглядом с девицей, побелевшей от волнения, наконец, сделал знак охоронцу, и их вместе отвели к тем рабам, что столпились с правой руки.

Весь отобранный живой товар повели к морю. После долгого стояния на уже ставшем набирать жаркую силу солнце им повелели взойти по шатким мосткам на две лодьи. После погрузки товара, суда вышли из залива и стали удаляться от берега.

– А куда мы плывём? – тихим голосом спросил Калинка. Он впервые в жизни оказался на такой большой лодье и увидел отдаляющийся берег со стороны моря. А Звенислава молчала, потому что сердце зашлось такой тоской и печалью, что она не могла вымолвить ни слова, только крепче прижимала к себе худенькое тельце в рваной и грязной рубашонке и гладила давно нечёсаную голову мальца. В отличие от него, она остро ощутила, что, может, больше никогда не увидит родной земли, синевы моря за белыми скалами, и никого из родных и близких людей, кроме этого искалеченного ради прихоти и купеческой выгоды юного существа, роднее которого отныне нет никого. Свежий морской ветер холодил тело, но не дарил облегчения, дышать стало совсем тяжко, будто крепкими обручами сковало грудь. Она глядела на уходящую вдаль землю, но видела её теперь размытой сквозь пелену горячих слёз. Простое слово «никогда» вдруг предстало во всей своей ясной и страшной сути: ни-ког-да – это значит без единой надежды на когда-нибудь! В очах потемнело, ноги подкосились и, чтобы не рухнуть на настил, она с трудом, медленно села.