Как и следовало ожидать, она наградила Тома парочкой крепких тумаков. Джек и Дик с любопытством следили, как он примет наказание; Джек нисколько не сомневался, что этот «слабак» разревется (сам он в последний раз вопил что было мочи), однако Том не проронил ни слезинки, хотя лицо его побагровело от боли, а губы были крепко сжаты. Но больше, чем «геройство» Тома во время наказания, мальчиков поразило его спокойное дружелюбие после него. В отличие от Джека Том не ворчал во всеуслышание и не ходил с угрюмым видом, как Дик; не прошло и минуты, как он был готов исполнить поручение тетушки и, вопреки ее опасениям, ни словом не обмолвился о наказании дяде, когда тот пришел завтракать. Она вздохнула с облегчением, зная, как недоволен был бы муж тем, что она в первый же день подняла руку на его осиротевшего племянника.
В то утро бедный Том чувствовал себя совсем одиноким и покинутым, не подозревая, что братья начали уважать его, а тетушке он уже понравился. Заняться ему было нечем. Джек ушел на фабрику, где работал, а Дик, недовольно бурча, отправился в школу. Том раздумывал, придется ли ему еще ходить в школу, но не хотел об этом спрашивать. Он устроился на табурете, стараясь не попадаться под руку своей грозной тетушке. Вокруг нее по полу ползала самая младшая девочка, лет полутора. Тому очень хотелось поиграть с малышкой, но он опасался, что ее матери это придется не по вкусу. И все же он улыбался ребенку и всеми силами старался привлечь его внимание. В конце концов ему удалось уговорить девчушку забраться к нему на колени. Заметив это, тетушка не промолвила ни слова, но и недовольства не выразила. Том как мог забавлял маленькую Энни, и тетушка была довольна, что ребенок под присмотром. Засыпая, Энни не выпустила руку Тома из своей пухленькой мягкой ручки, и он вновь ощутил счастье любви. Еще вчера вечером, когда братья выгнали его с кровати, он горестно думал о том, что ему суждено дожить до старости, никого не любя, а сейчас его сердце было исполнено теплого чувства к крошке, лежавшей у него на коленях.
– Она тебе всю руку оттянет, Том, давай я перенесу ее в колыбель, – предложила ее мать.
– Нет, пожалуйста, не нужно! Мне так хорошо с нею, – взмолился он и ни разу не шевельнулся, пока Энни спала, чтобы не разбудить ее, хотя рука его совсем занемела от тяжести.
Когда девочка наконец проснулась, тетушка сказала ему:
– Спасибо, Том, благодаря тебе я прекрасно управилась с работой. А теперь беги поиграй во дворе.
Она кое-что поняла благодаря Тому, хотя ни один из них не подозревал об этом. В семье, каждый член которой эгоистично «отстаивает свои права» (как это принято называть), нет места чувству благодарности и никому не приходит в голову любезно сказать «спасибо»; нет и возможности подумать о других, если эти другие прежде всего думают и заботятся о себе самих. Тетушке Тома никогда не приходилось напоминать Джеку или Дику, чтобы они пошли поиграть, – они не забывали о своих удовольствиях и не нуждались в подобных напоминаниях.
И вот подошло время обеда, и вся семья собралась за столом. Каждый рвался быть первым и требовал лучшего куска. Лицо Тома пылало от смущения. Тетушка, проникшаяся к нему приязнью, начала с него, выбрав то, что, по ее мнению, он любил. Однако он не приступил к еде. Мама приучила его перед обедом произносить короткую благодарственную молитву. Он думал, что в доме дяди это тоже принято, и ждал. Потом, еще больше смутившись и покраснев, он подумал, что без молитвы все-таки нельзя, и, преодолев неловкость, негромко, но с глубокой серьезностью произнес знакомые слова. Когда он умолк, Джек громко расхохотался, за что получил от отца резкий выговор и крепкий удар по лбу, после чего до конца обеда не издал ни звука. Думаю, что за исключением обозлившегося Джека остальным членам семьи пошло на пользу благодарственное слово Тома, которое они выслушали почтительно, хотя и не без доли удивления. Они не были дурными людьми – всего лишь неразумными и беспечными, не привыкшими задумываться о своей жизни и своих ближних, а ведь без этой привычки в доме не бывает порядка, основанного на мудром и священном чувстве любви.