Боб нависает надо мной, привычным движением переворачивает лицом вниз, тянется к ремню на штанах.

Все еще часто моргаю, в ушах стоит звон. Поворачиваю голову и вижу прямой взгляд Билли от входа. Толпа рассеивается, и он все видит. Но не делает ни малейшей попытки помешать.

— А говорили, крутой, — сопит Боб, справившись с моей пряжкой.

Еще одна добыча, еще одна жертва в его коллекции.

Вот только я не собираюсь быть жертвой. Мне уже нечего терять, кроме чувства собственного достоинства.

Нащупываю отвертку в кармане. Покрепче перехватываю рукоятку. А потом изворачиваюсь под пристраивающимся надо мной Бобом и бью его прямо в глаз. Отвертка не слишком большая, ее недостаточно, чтобы пробить мозг и убить, но и ее хватает, чтобы Боб навсегда простился с глазом.

Неудавшийся насильник орет так, что, мне кажется, трясутся стены. Скатывается с меня, зажимая глазницу. Между в ужасе растопыренных пальцев торчит рукоятка. Хлещет кровь. На мне брызги.

Губы сами собой растягиваются в улыбке. Это больно, потому как нижняя разбита, и на подбородок стекает моя собственная кровь.

Я пока не в силах встать, в голове еще звенит. Просто отползаю по бетонному полу подальше, чтобы раненый не наступил на меня в своей агонии. Слышу топот бегущих ног, крики.

Что ж, пожалуй, мне удалось привлечь внимание охраны…

Мысль проплывает где-то на грани яви и забытья, а с губ срывается нервный смешок. Кажется, у меня истерика.

Последнее, что помню, это как застегиваю ремень на штанах негнущимися пальцами. А потом двое охранников берут меня под мышки и волокут к выходу.

2. Глава 2

— Ну, иди, иди сюда! — кричит молодой русоволосый мужчина, вытягивая навстречу руки. — Вот так!

Девочка в ярком платьице и двумя огромными бантами на голове подбегает к отцу, и он высоко поднимает ее над головой. Девочка раскидывает руки и гудит, изображая самолет.

Они во дворе. Зеленый газон, выложенная камнем дорожка, летнее солнце, отражающееся в небольшом бассейне.

— Вот вы где! — в голосе слышится смех.

Женщина легко сбегает со ступенек крыльца и, улыбаясь, смотрит на мужа и дочь.

— Хватит баловаться, обед на столе…

Сколько еще меня будет преследовать этот сон? Годами, изо дня в день вижу эту девочку и ее родителей. Девочку, которая умерла много лет назад…

Придя в себя, еще несколько минут лежу, не поднимая век. Сон такой яркий, а когда открою глаза, снова увижу мрачный холодный мир, в котором живу. Не хочу.

А через минуту понимаю, что мне слишком тепло, как никогда не бывает в моей комнате в общежитии. Воспоминания вчерашнего дня обрушиваются шквалом: улыбки Глена, сочувствие Мо, Боб, отвертка… Пожалуй, отвертка — самое приятное из перечисленных воспоминаний, и мне не жаль Боба.

Наконец открываю глаза и рывком сажусь на жесткой койке. Смех девочки из сна все еще звенит в голове, и приходится ею хорошенько встряхнуть.

Я в камере без окон и с наглухо запертой дверью. Здесь по-настоящему тепло и никого нет. Следственный изолятор всегда представлялся мне огромной комнатой с решетками, в которой много других и непременно опасных людей. Но тут нет ни решеток, ни опасностей — только я. А еще здесь тепло.

Наша планета не зря называется Аквилон, в честь римского бога Северного Ветра. Тут не бывает лета в том смысле, в каком его понимают на других планетах. Лето у нас — это плюс пять, зима — минус тридцать и ниже. Жители Нижнего мира радуются и такому лету, не понимая, что бывает иначе. Мне повезло, я знаю, что такое настоящее лето. С родителями мы много раз покидали Аквилон и путешествовали. Однако у них никогда не было и мысли распрощаться с родиной и переехать. Они любили Аквилон, особенно папа.