В ее головке вертелись мысли, они сменяли друг друга. Порой их было так много, что голова начинала кружиться. Тогда Анастасия прижимала руки к груди, подгибала колени и широко раскрывала глаза. Головокружение постепенно проходило, наступала реальность, но внутри все вертелось и кружилось, оно было сладостным и томным. Снова закрывала глаза и пускалась в водоворот своих чувств.

Память не давала покоя, она не отпускала ее. Хотелось продолжения, развития событий, хотелось закончить начатое, но сознание Анастасии говорило о другом – не сейчас, не так рано, подожди. Приоткрыла глаза. Посмотрела на потолок. На то, как там воркуют голуби, на то, как луч света пробивается сквозь пыль чердака. Она посмотрела на окна, на темные углы помещения, на блики, что играли на стене, на пожелтевшую фотографию, что висела в рамке. Смотрела и радовалась этому прекрасному моменту, этому чистому воздуху, тому, что где-то жужжит шмель.

Сильвестр Павлович сидел на своем стульчике и внимательно смотрел на нее. Его рука перестала водить карандаш, он смотрел и думал. В его глазах читалась летопись. В них были длинные строки истории, они были прозрачны как роса. Анастасия улыбнулась ему и застенчиво опустила глаза. Ее платье было растрёпано и помято.

Они выпили чай из термоса, что он прихватил с собой, погрызли печенюшки, а после расстались.

Все следующее утро девочка проспала. Она спала так сладко, что ей не хотелось просыпаться, расставаться с грезами. Всю ночь путешествовала. Побывала в Испании и Париже, успела побывать в Англии и Новом свете, а сейчас надо было вставать. Петухи во всю кричали, росса высохла, а вдалеке слышался рокот трактора. Она соскочила, побежала к умывальнику, плеснула в лицо горсть холодной воды, и, взвизгнув, помчалась к художнику.

Его не было нигде. Несколько раз обежала все здание, заглянула в каждую дверь, но его не было. Сильвестр Павловича не было нигде. Подошла к его столу и разочарованно присела. Только сейчас заметила небольшой клочок бумажки с аккуратной надписью: «Для Вас, барышня». Анастасия, не задумываясь, открыла полуразвалившийся стол и увидела там белую папку. Осторожно, как драгоценность, достала ее, замерла, ожидая, пока сердце успокоится, и осторожно приоткрыла ее.

Здесь были знакомые ей рисунки. Но теперь она смотрела по-иному, в них был не просто ее образ, в них она почувствовала глубину. Перевернула лист. Он зашуршал и лег на пыльный стол. Под ним оказался новый рисунок. На нем еле заметные штрихи. На этом рисунке она сидела на коленках, выпрямив спину как тополек, руки подняты кверху и запрокинуты за голову, подбородочек горделиво приподнят, а взгляд спокойный и гордый. На этом рисунке она увидела себя без одежды. Это выглядело ненавязчиво, как-то естественно, как будто так было всегда.

Анастасия присмотрелась к эскизу, вспомнила, когда так сидела. Но тогда на ней было платье, а сейчас она чистая, как лист бумаги. Просто удивительно, как меняет человека его оболочка. Положила лист в сторону и взглянула на следующий. На нем она по-детски лежала на подушке, ее ножки были согнуты, гольфы натянуты чуть выше колен, а на теле простая белая рубаха. Она спала, волосы растрепаны, колено поджато почти к плечу, ей что-то снится. Анастасия знала, что она уже неоднократно просыпалась так, ее пальчики лежали между ног, слегка касаясь едва пробившихся волосиков. Она вздрогнула, как будто только, что коснулась их.

Положила рисунки на стол и отвернулась. Было сильное желание посмотреть на них снова, но не могла. Спросила себя: «Откуда он все это знает, как он смог ее понять, почувствовать?» Осторожно привстала и подошла к окну. Весь двор зарос бурьяном, по нему бегали откуда-то взявшиеся овцы. Все казалось таким мирным и спокойным, как будто время остановилось.