В это время, откуда ни возьмись, является ее хозяин-великан. При нем грозный царь кажется Маше совсем маленьким человеком. И Иван-великан говорит царю: «Не перебить тебе, Ирод, всех младенцев! Да и напрасно ты избиваешь их… Христос жив!..» Едва он проговорил эти слова, как черные тучи заклубились над землей, грянул гром, поднялся страшный вихрь, и в том вихре все исчезло – и пышный дворец, и железные воины, и царь Ирод с троном и с сияющей короной… Стало тихо, тихо… И слышит Маша чудесное пение… Словно музыка, доносится до нее это пение откуда-то издалека, как будто с облаков. Не ангелы ли то поют?
Маша открывает глаза.
Ясное зимнее утро уже заглядывало в окна хаты. Ветер стих; вьюга умчалась. Снег ослепительно блистал в золотисто-розовых лучах восходящего солнца. Яркое, голубое небо раскидывалось над землей. Метель прошла, как сон; ее как не бывало…
В душе Маши так же, как и за окном, было спокойно, ясно и светло… А в ушах ее все еще отдавалось тихое, дальнее пение, лившееся, словно с заоблачных высот:
«Слава в вышних Богу, и на земле мир…»
С.М. Макарова
Рождественский фонарь
– Ну что? Все есть? – спрашивает паренек, выбегая на улицу и останавливаясь перед веселой толпой мальчиков.
– Все, как есть все, – отвечает торжественно один из них, – только свечей мало, кабы еще парочку добыть, так большущую вещь смастерили бы.
– Нате, вот целешеньких две притащил, – перебивает его радостно пришедший, подавая две сальные свечки. – У тятьки выпросил. Уж и ругал-то он меня, за волосы оттаскать обещался, а все ж дал! Да вот еще красной бумаги лист выпросил, как жар горит, ажно больно глазам глядеть.
– Молодец, Филька! – закричали пареньки.
– Куда ж мы? – спрашивает весь сияющий Филька.
– Да к Степке, у него в доме никого, одна бабушка с малыми возится.
– К Степке так к Степке!
И вся гурьба ребят повалила по направлению к небольшому, старому, низенькому домику.
– Никак, наши воротились! – говорит худая старушонка, заслышав топотню в сенцах. – Что так-то больно раненько! – И она направляется к двери в ту самую минуту, как толпа парней, со Степкой во главе, остановилась в сенцах, не смея войти. – Ну что ж вы там в горницу нейдете? – говорит ласково старушка.
Ребята захихикали и выдвинули вперед Степку, тот шагнул через порог, а за ним и все.
Старушка в удивлении попятилась, затем строго крикнула:
– Чего набрались, пострелята?
– Бабушка, родненькая, – начал ласковым голосом Степа, – вещь мастерить хотим.
– Так вам и позволю! Всю горницу вверх дном поставите.
– Смирнешенько посидим, – завопили все, – пусти только!
– Хозяев дома нет, а я вас пущу! Как бы не так.
– Бабушка, пусти, – просит плаксивым голосом Степа. – У нас все с собой, только вот вещь мастерить позволь.
– Ну вас! Только, чур, не баловать, а то вот чем угощу. – И она показала им большую кочергу, которой мешала в ярко топившейся печке.
Ребята быстро разместились, повытаскивали из-за пазухи – кто лоскут цветной ткани, кто кусок сала или масла, тщательно завернутый в бумагу, кто мучицы на клейстер, кто ленту, кто картинку. Самый опытный из них, Трошка, торжественно выложил тонкие, гибкие прутики молодого ивняка и принялся мастерить вещь и оклеивать лубочными, пропитанными маслом картинками. Работы было немало всем. Говором и хохотом наполнилась вся изба, и как ни грозила кочергой бабушка, а ребята так и шмыгали к печке – то подварить клейстер, то просушить готовую часть рождественского фонаря.
«Бабушка, ниточек», – просит один. «Вот кабы воску», – говорит заискивающим голосом другой. «Ишь, игла сломалась, а другой нет», – закидывает третий, поглядывая на бабушку. Та ворчит, но дает все, да еще в печку картошек в золу положила. Ребята лукаво переглянулись при виде этого крупного картофеля.