Уже смеркалось. На потемневшем небосклоне кое-где показались звёзды, проливавшие мягкий серебристый свет на погружавшуюся во мрак землю.

– А где же Ваня? Опять его нет? – спросила Анна Николаевна, садясь за стол, вокруг которого в ожидании обеда сидели одетые по-праздничному Митя и Соня и грустная, с распухшими от слёз глазами Милочка. – Вечно он где-то пропадает, – раздражённо докончила Анна Николаевна, принимаясь наливать детям уху.

Видя, что мать сердита, дети присмирели и молча стали есть. В маленькой уютной столовой царит тишина, нарушаемая только стуком ложек о тарелки. Но вот и он стих. Все сидят молча, неподвижно, углубившись каждый в свою думу. Только маленький краснощёкий Митя озирается кругом, словно ищет чего-то. Наконец он обернулся к стоящей за его стулом няне и шёпотом спросил:

– Няня, а Ангелочки уже прилетели?

– Прилетели, прилетели, родной мой. Будь паинькой, как я тебя учила, а то они улетят и ёлочку назад к Боженьке унесут.

При этих слова Анна Николаевна сделала нетерпеливое движение и резко заметила:

– Ты, няня, рассказывай детям сказки когда-нибудь в другое время, а не за столом.

– Да нешто это, барыня, сказки? Я им только сказала, чтобы чинно себя вели, а то ёлки не получат.

– Получат или не получат – это моё дело! – перебила её Анна Николаевна. – А Ангелы-то тут при чём?

– Как при чём? – обиженно спросила старуха. – Известное дело, что в сочельник Ангелы Господни промеж хороших людей летают и милость Божью разносят. Кто чего хочет, то от Господа и получает. А детям одна радость – ёлка да гостинцы, больше им ничего не надо. Вот Боженька им эту радость через своих Ангелов и посылает, ежели они хорошо себя ведут, – наставительно докончила няня, гладя Митю по головке.

– Мама, мама, Ваня плисол! – радостно вскрикнула Соня, увидев через полуоткрытую дверь проходившего по коридору брата.

– Ну, пришёл так пришёл. Чего же ты кричишь-то? – раздражённо сказала Анна Николаевна и, обращаясь к вошедшему через минуту в столовую пасынку, сурово спросила: – Где ты был? – и, не дожидаясь ответа, добавила: – Ты бы хоть немножко почище оделся по случаю праздника. Гостей хотя и нет, а всё же следует быть поприличней. Посмотри, на что ты похож? – И она брезгливо указала на его короткую, всю в пятнах куртку.

Юноша густо покраснел.

– У меня ничего другого нет, всё уже износилось, – ответил он, глядя в тарелку.

– А твои репетиции? Ведь ты зарабатываешь больше двадцати рублей в месяц.

– Я почти всё отдаю вам, – тихо сказал Ваня и исподлобья с упрёком посмотрел на мачеху.

Анну Николаевну уколол этот ответ, и она, больше ничего не сказав, отвернулась к детям.

– А я у Вани видела больсую кальтину, – сказала вдруг Соня, нарушая наступившее тягостное молчание. – Она лежала на полу, и Ваня всё по ней лязными каляндасиками водил; больсая-плебольсая! – протянула девочка и, оттопырив свои розовые губки, добавила: – Ваня всё от меня двели запилял, а я всё виделя, виделя.

– Что это, ты живописью забавляешься? Поздравляю. Хорошее занятие для ученика восьмого класса, у которого выпускные экзамены на носу! – с иронической улыбкой протянула Анна Николаевна.

Ваня ничего не ответил и низко наклонил голову над тарелкой. Он привык к враждебному отношению к себе мачехи, но сегодня ему было особенно тяжело выслушивать эту колкость. Его приподнятое, радостное настроение сразу исчезло, сердце болезненно сжалось, и перед мысленным взором его снова предстали грустные картины недавнего детства и юношества. Не испытавший нежной материнской ласки, Ваня рос в семье, как чужой. Отец его любил, но, занятый службой, редко был в кругу семьи. Энергичный, деятельный и вечно занятый крайне ответственными инженерными работами, он не баловал детей особенной нежностью и к Ване относился, как и к прочим детям, спокойно и сдержанно. Но как радостно билось сердце Вани, когда отец, заметив несправедливое отношение к нему мачехи, ласковыми словами старался его утешить. Но это случалось не часто. Время шло. Из необщительного, забитого ребёнка Ваня стал юношей, сознательно относившимся к своему положению в семье. Обращение мачехи не сделалось лучше, хотя он и старался не давать ей повода высказывать своё недоброжелательство. Всегда почтительный и вежливый, он спокойно переносил её резкости, что, видимо, ещё более раздражало её.