Мегги вежливо улыбнулась и спросила то, что от нее требовалось по негласному правилу, хотя уже заранее знала ответ:

– Что же вы сделали с петухом, которого вам продал мой па, миссис Мейо?

– Я свернула ему шею и приготовила из него тушенку – вот что! Твой отец тоже попробовал ее и очень одобрил. Сказал, что смачнее ничего не ел за всю свою жизнь.

Она засмеялась и еще раз попыталась вручить Мегги тарелку с едой.

– А тушенка была вкусная? – продолжала Мегги старую игру.

– Жуть какая! – фыркнула рассказчица. – Мясо не прожуешь. Как старый кожаный ремень! Но Том съел все до последнего кусочка, благослови его бог…

Мегги все-таки пришлось поесть, потому что она понимала – жизнь продолжается, и ей придется выслушать еще немало всяческих слов и рассказов. Кое-что рассказала и она сама.

Поздним вечером, когда зашло солнце и кухня постепенно опустела, Мегги в изнеможении уселась на стул, взяв на колени щенка.

– Его все любили, – тихо сказала она.

– Да, – отозвалась от плиты Брианна.

Она стояла с посудным полотенцем в руках, в глазах у нее была усталая безнадежность. Никого уже больше не нужно кормить, не за кем ухаживать – голова и руки оказались незанятыми, без дела. Злыми пчелами вползла в сердце тоска, обострилось чувство потери. Чтобы отогнать их, Брианна принялась расставлять посуду по полкам.

У нее была стройная гибкая фигура, движения отличались сдержанностью, спокойствием. Если бы у семьи имелись деньги и другие возможности, Брианна, вероятно, могла бы стать танцовщицей. Густые волосы, золотистые, с розоватым отливом, были аккуратно собраны сзади, белый передник оттенял простое черное платье.

У Мегги, в отличие от нее, волосы в беспорядке спадали на лицо; юбку, что была на ней, она забыла выгладить, свитер требовал вмешательства иголки.

– Вряд ли завтра погода улучшится.

Брианна неподвижно стояла с тарелкой, которую забыла поставить на полку, и всматривалась в непроглядную темень окна.

– Ты права. Но люди все равно придут. Как и сегодня.

– После церкви нужно их снова позвать. Так много еды осталось. Не знаю, что будем с ней делать, если…

Голос Брианны словно растаял в тишине комнаты.

– Когда-нибудь она выйдет сюда?

Вопрос Мегги прозвучал неожиданно резко.

Сестра замерла на мгновение, потом продолжила медленно расставлять посуду.

– Она неважно себя чувствует.

– О господи, перестань! У нее умер муж, и все, кто его знал, пришли в дом. А она даже не может притвориться, что для нее это что-то значит.

– Для нее это значит…

Голос Брианны окреп. Но она не хотела вступать в спор сейчас, когда в сердце у нее словно появилась болезненная опухоль.

– Не забывай, – уже тише добавила она, – они прожили больше двадцати лет.

– И что из этого? Почему ты ее защищаешь? Даже теперь.

Брианна так стиснула тарелку, которую держала в руке, что испугалась, как бы та не раскололась пополам. Но голос оставался спокойным и сдержанным.

– Я никого не защищаю, а говорю то, что есть. Можем мы сохранить выдержку, хотя бы до того времени, как положим его в могилу? Может в доме быть мир?

– Здесь никогда не было мира! – сухо прозвучали слова от двери.

Там стояла Мейв, их мать. На лице у нее не было следов слез, взгляд оставался холодным, жестким, в нем не читалось прощения.

– Он сделал все для этого, – продолжала она. – И когда жил, и теперь, когда его нет. Даже мертвый, он превращает мою жизнь в муку.

– Не говори так о нем! – Ярость, которую Мегги сдерживала в течение всего дня, прорвалась наружу, как камень, с треском разбивающий стекло. Она вскочила со стула, испуганный щенок, упавший с ее колен, побежал искать укрытие. – Не смей говорить о нем плохо!