Сам себя Гейтс Фостер видел гранатой на боевом взводе. Пулеметом, ждущим следующей цели. Его кабинет, офисная жизнь – все это проформа. Мечтал он стать палачом тех, кто мучил детишек.

Митци никогда не рисковала по-глупому.

А тут – оружие на столе в ресторане рядом с ней, два незнакомца, каких-то бандюка с пистолетом, при этом один рыдает, а второй оглядывается, ищет свидетелей. Она перевела взгляд на окно и «Порше» за ним, с опаской понизила голос:

– Ты только послушай, ой-вей…

Она протянула Шло наушники своего телефона. Когда набралась храбрости и повернула голову, двух бандюков уже не было за столиком.

Продюсер сдержанно продолжил:

– Девица, которую мы подобрали на роль, не прочь раздеться, но кричит она прямо как рыба об лед.

В телефоне Митци ожидал прослушивания очередной шедевр. Такая озвучка могла бы превратить любой фильм в блокбастер, который захочется не смотреть, а слушать.

Шло уставился на наушники:

– Что там?

Он протянул руку и взял их. Вставил сначала один, потом другой в свои волосатые уши.

Митци моргнула и сказала, коснувшись экрана:

– Сам узнаешь.

Объяснять она не стала, но единственный способ пережить кошмар – это принять в нем участие. И не просто просматривая пиратскую копию на экране телефона. Настоящему безумцу нужно, чтобы все увидели и услышали кошмар на большом экране. Много раз, билет за билетом. Пока не перестанешь содрогаться до глубины души.

А шедевр между тем и с телефона сделал свое дело. Лицо Шло побледнело, будто сыпанули сахарной пудры на пончик. Из глаз брызнули и потекли слезы. Нижняя губа задрожала. Продюсер закрыл рот руками и отвернулся.

Митци задумчиво произнесла:

– Я назвала его «Веселый цыган, длинноволосый блондин, двадцать семь, замучен до смерти, промышленный фен». – Она приподняла очки, однако только для того, чтобы подмигнуть: – Такое название не забудешь, правда?

Шло выковырнул наушник. Неосторожно зацепил чашку и пролил кофе. Схватил салфетку с подставки, промокнул стол. Вырвал второй наушник и швырнул оба в нее. Оттолкнувшись от стола, заковылял мимо официантки. Пробормотал, багровея лицом, на прощание:

– Тебе бы к священнику сходить.

Митци подняла упавшие наушники, послав ему вдогонку:

– Моя религия – моя работа.

Официантка не отпускала продюсера взглядом, и когда Шло открывал стеклянную дверь, и когда, неуверенно спотыкаясь, пробирался по парковке к своему «Порше».

– Обожаю его фильмы, – сказала официантка, играющая актрису, играющую официантку.

Митци оглядела ее с ног до головы и кивнула в сторону «Порше»:

– Хочешь попасть в следующий фильм?

– А ты тоже продюсер?

На вид ей было двадцать три – двадцать четыре, от говора веяло деревенской простотой и легкой гнусавостью, палящее солнце юга не успело испортить ни волос, ни кожи. Обручального кольца также не было. Многообещающие мелочи.

Митци прочитала имя на бейджике:

– Шаниа? Ты знаешь, чем в кино занимается шумовик?

Та покачала головой:

– Не-а. Но ты знаешь нужных людей, да ведь?

Вместо ответа Митци подняла пакет, оставленный на столе, выудила из него увесистую пачку банкнот. Отсчитала одну, две, три сотенные и подняла руку в ожидании, клюнет ли на такую наживку юный талант.

Робб позвонил ему домой. Просто узнать, как дела. И спросил, придет ли Фостер на следующую встречу группы.

Фостер разглядывал укус на руке. Отпечаток детских зубов, крошечная подкова в запекшейся крови. Роббу ответил, что будет в подвале церкви, где обычно проходят собрания, и уже почти повесил трубку, когда из нее донесся раздраженный голос Робба с припасенным напоследок вопросом. Фостер вернул трубку к уху и подождал, когда Робб повторит: