Через дорогу напротив на одном уровне с ней в рабочем кабинете сидел человек. На вид – так, никто, папашка папашкой, пялился на невидимый ей экран. Он сидел за столом в очках, и только в его кабинете, в единственном во всем здании, горел свет.
Митци и сама как-то попробовала «уйти по-фонтейновски». Слухи доносили этот незамысловатый фокус до каждого нового жильца: просто открываешь дверь (отличная шутка, ведь ты хочешь «уйти»), а раз веревочку привязать некуда, вяжешь на дверную ручку. Тут прекрасно подходит мягкий поясок махрового халата. Один конец – к ручке, другой перекидываешь через дверку, мастеришь петельку. Забираешься на стул, даешь ему хорошего пинка и пляшешь сарабанду на гладкой поверхности крашеной двери.
Митци слышала, что в давние-предавние времена люди не оскверняли деревьев. Поэтому, когда надо было кого-нибудь вздернуть, к стене прислоняли стремянку, а к верхней перекладине вязали веревку. Приговоренного ставили на стул или сажали на лошадь. Когда стул падал или лошадь рвала с места, петля под лестницей делала свое дело. С тех пор ходить под лестницей – дурная примета. Ведь никогда не знаешь, вдруг дух или духи бандитов и головорезов все еще отираются там, где их казнили.
Духи преступников толпами бродят по земле, чтобы не попасть в ад. Митци очень надеялась, что мертвецы не страдают похмельем.
Пока следила за парамедиками, она приняла таблетку «ативана» и тут же, вдогонку, таблетку «амбиена». Голова раскалывалась. Голова вообще болела часто, но «амбиен» помогал забыть, что это ее голова, – если принять достаточно.
Глядя на все это, как не помолиться. «Отче наш, сущий на небесах», – начала было она, однако «амбиен» уже принялся колдовать над памятью, и Митци смолкла, не находя нужных слов. «И забудь нам грехи наши, как мы забыли тех, кто причинил нам зло».
Семнадцатью этажами ниже ее окна парамедики погрузили своего пассажира и хлопнули дверьми. В здании напротив погас свет.
Вместо папашки Митци увидела очертания своего собственного отражения. Она помахала рукой, и отражение помахало в ответ.
Зазвонил телефон. «Скорой» уже не было.
Одинокое и недостижимое отражение подняло руку и поднесло отражение телефона к уху, помахав свободной рукой – прощаясь то ли со спасателями, то ли с мертвецом, то ли с настоящей Митци.
Из «Оскаропокалипсиса сегодня», автор – Блаш Джентри (стр. 1)
Не называйте меня кинозвездой. Я не звезда, уже нет, я дипломированный геммолог. Если мне сейчас и предлагают роли, то не за актерский талант. А я меньше всего на свете хотела бы играть камео во фрик-шоу типа тех, в которые втянули Пэтти Херст.
Нет, единственная стоящая вещь на свете – хромдиопсид. У моей компании контрольный пакет крупнейшего месторождения хромдиопсида в Сибири. Наш слоган – «Изумруднее изумрудов». Чтоб вы знали, у хромдиопсида более насыщенный зеленый цвет, чем у большинства изумрудов. У меня даже выставка есть на «Джем стоун Ти Ви», называется «Час драгоценностей из короны Голливуда с Блаш Джентри».
Моего сыночка зовут Лоутон, ему одиннадцать. Муж тоже работает в киноиндустрии, трудится в постпроизводстве. Скорее даже постпостпроизводстве, очень глубоком постпроизводстве. Муж – настоящий работоголик, его любимая фраза: «Моя религия – моя работа».
И скажу сразу, мы ничего не знали обо всех этих чудовищных убийствах, во всяком случае, не знали в то время, когда они творились.
Робб поколдовал, и Фостера отпустили. Из аэропорта поехали перекусить в дайнер. Сели за столик неподалеку от женщины в гигантских солнцезащитных очках; та все двигала какой-то сверток к своему собеседнику напротив, а тот двигал сверток обратно. В таких очках ее бы и мать родная не узнала. Женщина повозилась с телефоном. Щелкнув ручкой, черкнула что-то в записной книжке.