Нянька – зовут Хуш, преданная до мозга костей, обожающая свою «сунехи»-малютку.

Барджан айнур – «владыка стойбища», отец Нариз, то есть теперь – ее собственный. Владелец этого дурдома, управляющий воинами и людьми, и за одно не только ее отец, но и четверых сыновей от старших жен. Богат, знатен, любит и балует Нариз.

Шаман Сахи – местный лекарь и травник, въедливый, но трусоватый, ближайший советник отца.

Ай-Жама – первая и старшая жена, родившая отцу наследника и гордо добавляющая к имени приставку «Ай», указывающую на ее положение.

Бахмат – вторая жена, родившая отцу малыша Бейдо и сильно подозреваемая самой Нариз в смерти матери.

Пусть весь разговор и занял не слишком много времени, но Наталье казалось, что еще чуть-чуть и она просто захлебнется информацией, потому, взявшись двумя ладонями за виски, она покачала головой и, жалобно глядя в глаза «отцу», сказала:

-- Плохо! Болит сильно.

Разговоры до этого сводились к тому, что младшая жена, почтительно склоняя голову перед отцом, пыталась доказать, что девчонка избалована и претворяется. Старшая же в это время молча, внимательно рассматривала падчерицу, не высказывая никакого мнения. Лекарь был в сомнении – с таким он никогда не сталкивался.

Больше всего Наталью волновало мнение ее так называемого отца. Она чувствовала, что не взирая на простоватый и добродушный вид, человек этот – обладатель огромной власти и далеко не тряпка. Ей очень не понравилось, как он переглянулся с молчавшей первой женой.

Наконец Барджан айнур сказал свое слово:

-- Отдыхай, дитя. Я и шаман Сахи – мы будем думать. Я решу, чем тебе помочь.

Он первым вышел из юрты, за ним на расстоянии шага последовали жены. Младшая несла на руках сына.

Лекарь оставил няньке маленький мешочек, наказав заваривать три раза в день и поить больную.

-- Это питье даст ее духу спокойствие.

Хуш понятливо кивала и кланялась. Ученик подхватил собранный короб и последовал за лекарем.

Наталья с облегчением выдохнула. Время, ей просто нужно время и терпение. Раз уж смерть закинула ее в новый мир и новое тело – уж она-то сумеет этим воспользоваться!

Служанка вышла из шатра и через некоторое время вернулась, неся с собой небольшой закопченный котелок, запах костра и свежезаваренных трав. Прихватив черными от сажи тряпками котелок, щедро плеснула отвар в пустую пиалу, из которой пил лекарь и голосом полным сострадания сказала:

-- Пей, моя сунехи, тебе станет легче.

Вытаращив глаза, Наталья смотрела на приближающуюся к ее лицу грязноватую пиалу и понимала – легче ей станет еще не скоро!

Надо было как-то выкручиваться, потому Наталья протянула руки, бережно взяла пиалу из рук служанки и резко «уронив» ее на пол, схватилась за виски:

-- Ой, болит!

Всполошенная служанка, квохча и причитая, кинулась затирать лужу. Наталья улеглась к ней спиной и сделала вид, что задремала – ей нужно было время и хоть какой-то план действий.

Служанка тихо шебуршала, собирая посуду со стола, двигая какие-то предметы и чуть слышно бормоча речитативом себе под нос нечто, похожее на молитву.

К зениту зрелости, нависающему над ней пятидесятилетнему юбилею, Наталья подходила вооруженная здравым цинизмом и изрядной долей стервозности. Возраст ее пугал, а вот приближающаяся пенсия – нет. Она знала, что с ее финансовой подушкой она точно не пропадет. Получается, что это переселение напрочь лишило ее финансовой самостоятельности. И это было то, что Наталья восприняла крайне болезненно. Ей не нравилось ни эта странная семья с двумя женами и лекарем, ни грязная юрта, где отныне ей предстояло жить, ни неряха-служанка.