– Разумеется, я умею читать. – Рози не знала, то ли ей рассмеяться, то ли обидеться. – Я что, похожа на Маугли, который вырос с волками?

– Нет, конечно же, нет. Я имею в виду другое. Просто часто бывает, что даже очень хорошие чтецы не умеют читать вслух. Они, конечно, читают легко, без запинки, но безо всякого выражения. А диалог, он гораздо сложнее простого повествования… я бы сказал, это решающее испытание. Но когда вы читали, я слышал двух разных людей. Я их действительно слышал!

– Я тоже. Но вы извините меня, мистер Леффертс, мне действительно надо идти. Я…

Она уже развернулась, чтобы уйти, но тут мистер Леффертс протянул руку и легонько дотронулся до ее плеча. Другая женщина, с бо́льшим жизненным опытом, уже давно бы сообразила, что ей устроили прослушивание, пусть даже и посреди оживленной улицы, и не слишком бы удивилась тому, что сказал мистер Леффертс. А вот Рози не сразу оправилась от потрясения, когда он предложил ей работу.

В те минуты, когда Роб Леффертс слушал, как беглая женушка Нормана Дэниэльса читает отрывки из книжки на углу оживленной улицы, сам Норман Дэниэльс сидел у себя в кабинете – тесной маленькой комнатушке на четвертом этаже нового здания полицейского управления. Он сидел, положив ноги на стол и сцепив руки в замок на затылке. Впервые за несколько лет у него появилась возможность положить ноги на стол; обычно стол был завален горой бумаг – бланками, протоколами, обертками от гамбургеров и пирожков, незаконченными отчетами, циркулярами, памятными записками и прочей дрянью, которая накапливалась месяцами. Норман был не из тех людей, которые привыкли убирать за собой (за пять недель его дом, который Рози всегда содержала в идеальном порядке, стал похож на Майами после урагана Эндрю), и обычно его кабинет красноречиво об этом свидетельствовал. Однако сейчас здесь царил чуть ли не идеальный порядок. Почти весь день Норман убил на уборку. Выгреб все ненужные бумаги. Отнес три громадных мешка с этим мусором вниз, в подвал. Он решил сделать все сам, потому что не слишком надеялся на уборщицу-негритоску, которая работала в управлении по будним дням от полуночи до шести утра. Черномазым нельзя доверять никакую работу. Этот урок Норман усвоил от своего отца и не раз убеждался в его правоте. Все политики и поборники прав человека почему-то никак не усвоят простую вещь: черномазые не умеют и не хотят работать. Натура у них такая, африканская.

Норман задумчиво оглядел непривычно чистый стол, на котором остался только телефон – и лежали сейчас его ноги, – и перевел взгляд на стену справа. Раньше эта стена была вся увешана бумагами: листовками с портретами преступников в розыске, срочными донесениями, результатами лабораторных исследований, меню ресторанов с доставкой обедов домой или в офис. Там же висел большой календарь, на котором Норман красной ручкой отмечал даты судебных разбирательств и дни свиданий со сговорчивыми подружками. Но сейчас стена была абсолютно голой. Беглый осмотр кабинета завершился на картонных ящиках из-под виски, составленных у двери. Глядя на них, Норман задумался о том, что жизнь – штука действительно непредсказуемая. Взять, к примеру, его самого. Нрав у него крутой, вспыльчивый. Он этого не отрицает. Он даже готов признать, что из-за собственной вспыльчивости сам иногда нарывается на неприятности. Причем нарывается так конкретно, что потом еще долго из них выпутывается. И если бы год назад ему сказали, что его кабинет будет выглядеть так, как сейчас, он бы сделал отсюда элементарный вывод: в конечном итоге он все же нарвался на неприятности, из которых уже не смог выпутаться, и его поперли с работы. Либо в его личном деле накопилось такое количество строгих выговоров, когда тебя увольняют за систематическое нарушение устава, либо его застали за избиением подозреваемого. Взять того же Рамона Сандерса. Он получил по заслугам, паршивый педик. И Норман был искренне убежден, что именно так и следует поступать с такой мразью. В конце концов он тоже не святой Антоний… Но у всякой игры есть правила, и правила следует соблюдать – или хотя бы не попадаться, когда их нарушаешь. Это как с черномазыми. Все знают (по крайней мере все