– Ладно-ладно. Чего сразу – доплачу. Сделаю я всё.

Карасёв уткнулся в ноутбук, что-то бормоча себе под нос про «в кои-то веки в Москве» и «лучше бы в Третьяковскую галерею».

– Не гунди! Сделаем завещание и поедем заверять. А там я тебя и в галерею, и в мавзолей, и в ЦУМ, и в ГУМ, и куда хочешь свожу. Хоть в кино. – она подумала. – Кстати, Михалыч, а вот эти условия и оговорки работают по нашему законодательству? Про собаку и т.д.?

– Работают, почему нет? – пожал плечами Карасёв. – Наследодатель имеет право ставить любые условия и назначать любых наследников. Ты, кстати, хорошо всё обдумала?

– Вот сейчас поняла, что нет! Пиши, что пока Вега жива и Сергей хорошо за ней ухаживает, он просто имеет право проживать в этом доме и получать ежемесячно сумму на содержание. Своё, дома и собаки. Ну, или как там правильно. И только когда Вега умрёт в глубокой старости от естественных причин, сын получает всё.

– Но дом надо кому-то наследовать. С него платится налог, и т.д.

– Да-да, я поняла. Просто пока жива моя собака – Сергей не может продать этот дом, заложить, или ещё что-нибудь. А потом пусть делает, что хочет.

Карасёв высунулся из-за ноутбука и внимательно посмотрел на Веронику. Она действительно здорова? Так странно рассуждает обо всём… будто её вот-вот не станет, и без вариантов. Михалыч промолчал. Всё равно ничего не скажет. Он знал её больше тридцати лет, с тех пор, когда ещё был ментом, а она – малолетней хулиганкой. Он спасал её, отмазывал, контролировал, увещевал. Спас. И она даже стала человеком, в конце концов. А теперь с ней происходит что-то странное, и он вряд ли узнает, что именно.

Ника думала о том, что Михалыч её друг, один из немногих, оставшихся из прошлой жизни. Он знает её столько лет. В своё время Михалыч очень постарался, чтобы она стала человеком. Вытаскивал её из передряг, спас от тюрьмы. А теперь она планирует избавиться от своей человечности. От человеческой жизни вообще. И никому нельзя об этом сказать. Совершенно никому и совершенно точно нельзя.

– Я дописал. Ты будешь проверять?

– Не буду я ничего проверять. Поехали, заверим у нотариуса. И сходим, куда тебе больше всего хочется?

– Вероника, ну ты правда здорова? – как-то даже жалобно спросил Михалыч.

– Да здорова я, что ж за наказание! Поехали уже.

Она встала с дивана, на котором сидела, скрестив ноги, взяла ключи от машины и сунула ноги в кроссовки.

– Сейчас, соседку позову. Вега одна не сидит.

– Зачем тебе вообще эта собака. – прокряхтел Карасёв, зашнуровывая ботинки.

– Слушай, я ж не спрашиваю, зачем тебе на седьмом десятке ботинки со шнурками, когда ты мог бы носить что-то более удобное. Может тебе нравится такая физкультура. Ну и не спрашивай меня, зачем мне собака.

– Сравнила тоже. – обиделся Карасёв. – Ботинки и собаку.

– Да-да. Я о том же говорю!

Ника многозначительно посмотрела на Михалыча, вышла за дверь и закричала там так громко, что аж стёкла зазвенели:

– На-адь!

– Ау. – издалека отозвалась соседка.

– Посидишь с Вегой? Я заплачу.

– Бегу.

Ника вернулась в дом, покопалась в сумке, достала тысячу рублей. Карасёв смотрел на деньги не отрываясь.

– Не бойся, это не тебе. Тебе потом дам. Побольше. Чуть-чуть.

Вега уже забеспокоилась, что все её бросают. Лезла носом то к Нике, то к Михалычу. Подбегала к стене, где висел её поводок, и гавкала. Мол, куда же вы? Меня-то, меня одеть забыли!

– Слушай, а как она одна не сидит? Что делает?

– Лает на всю деревню и всё крушит.

Карасёв взялся за лоб рукой.

– На что ты хочешь обречь своего сына?!

Нике вдруг стало его жаль. И его, и Вегу, и сына. На одну короткую секунду, на один миг она испытала их чувство, когда Ника исчезнет с радаров. Всего лишь миг, но это чувство было таким ярким и болезненным, что захотелось зажмуриться.