Россия, говоря словами маркиза де Кюстина, – страна фасадов. Ее сильная государственность – тоже не более чем внешняя рамка. Вопрос в том, что там, под поверхностью моря.

С конца ельцинского – начала путинского периода все время нарастало фундаментальное противоречие между инерцией модернизации сверху, движимой идеологическими стереотипами, и интенциями «новой России». В этом смысле «Единая Россия» – она ж не зря единая. Я, между прочим, резко выступал против такого названия, будучи одним из учредителей этой партии. В нем как раз и проявилась инерция прежней России.

Дело в том, что эмпирически проблемы единства, как и угрозы ему, в то время не было. А было совсем другое. Была прежняя российская государственность, пронизанная, во-первых, идеей авторитарной модернизации, ведомой некими идеологическими представлениями (в данном случае – либеральными представлениями реформаторов начала 1990-х), во-вторых, охранительными инстинктами, дисциплинирующими общество на старый традиционный манер, и, в-третьих, мощной системой коррупции, обеспечивающей стимулирование любого содержательного действия. К лавированию между этими тремя позициями и сводилось, по существу, функционирование государства. Но в этом контексте слово «единая», навеянное охранительным инстинктом, воспринималось как вполне уместное и даже необходимое. Разумеется, оно не только не снимало фундаментальное противоречие между новой реальностью и прежней российской государственностью, но, наоборот, выявляло его, делало более рельефным.

О чем свидетельствует данное противоречие? Прежде всего – о том, что сложившаяся при Путине государственная система крайне неустойчива.

Российская политическая стабильность носит негативный характер. Что значит негативный? Это значит, что она держится лишь на страхе перед потенциальными угрозами. Но отражать она способна лишь угрозы незначительные, будучи абсолютно беспомощной при возникновении сильных системных напряжений. И именно потому, что в ней отсутствуют силы, способные по собственной инициативе, самостоятельно заниматься ее поддержанием и восстановлением в случае кризисов. Сегодня она удерживается лишь конвенцией («давайте не будем раскачивать лодку»), а также возможными санкциями против ее нарушителей.

Однако в связи с приближением сроков переизбрания президента обостряется вопрос: действительно ли Путин продолжает оставаться держателем и гарантом конвенции, или это уже лишь миф? И что будет при преемнике Путина, сможет ли он удерживать конвенциональную рамку? И еще один вопрос: в состоянии ли он будет обеспечивать стране конкурентоспособность в условиях глобализации?

На первый взгляд этот последний вопрос с предыдущим никак не связан. Но это лишь на первый взгляд.

Говоря о конкурентоспособности России, сегодня следует различать два подхода к ее оценке. Первый из них, общераспространенный, предполагает, что речь идет о выходе российской продукции и российских капиталов на мировые рынки. А при втором акцент делается на обладании Россией крайне дефицитными энергетическими ресурсами. Но ведь в этом случае никакая конкурентоспособность не требуется вообще. Какая уж тут конкуренция, когда из доклада Национального совета по разведке США следует, что ближайшие 20 лет будут периодом острой конкуренции за российские энергетические ресурсы. И, стало быть, вопрос о российской конкурентоспособности претерпевает инверсию: конкурентная борьба будет идти за возможность управлять этими ресурсами.

В данной ситуации конвенция как раз и состояла в том, что российская власть от имени России говорила всем своим зарубежным друзьям и недругам: ребята, наш энергетический пирог делить мы будем сами. И именно благодаря этой конвенции Россия оказалась единственной посткоммунистической страной, сохранившей национальный контроль над своей экономикой. Подчеркиваю – единственной!