Нет, в качестве поддержки профессора никуда не годятся.

Пытаюсь рассмотреть свою ситуацию теоретически. К чему «теоретически» сводится эта ситуация? Надо полагать, что я попал сюда потому, что был нужен более высокому начальству – вероятно, начальству из чекистов. Если это так – на Стародубцева, если не сейчас, так позже, можно будет плюнуть, Стародубцева можно будет обойти так, что ему останется только зубами лязгать. А если не так? Чем я рискую? В конце концов, едва ли большим, чем просто лесные работы. Во всяком случае, при любом положении попытки актива вцепиться в икры – нужно пресекать в самом корне. Так говорит моя советская теория. Ибо если не осадить сразу – заедят. Эта публика значительно хуже урок. Хотя бы потому, что урки – гораздо толковее. Они если и будут пырять ножом, то во имя каких-то конкретных интересов. Актив может вцепиться в горло просто из одной собачьей злости – без всякой выгоды для себя и безо всякого, в сущности, расчета… Из одной, так сказать, классовой ненависти…

В тот же вечер прохожу я мимо стола Стародубцева.

– Эй вы, как ваша фамилия? Тоже – профессор?

Я останавливаюсь.

– Моя фамилия – Солоневич. Я – не профессор.

– То-то… Тут идиотам плохо приходится.

У меня становится нехорошо на душе. Значит – началось. Значит, нужно «осаживать» сейчас же… А я здесь, в УРЧ, – как в лесу… Но ничего не поделаешь. Стародубцев смотрит на меня в упор наглыми, выпученными, синими с прожилками глазами.

– Ну не все же идиоты… Вот вы, насколько я понимаю, не так уж плохо устроились.

Кто-то сзади хихикнул и заткнулся. Стародубцев вскочил с перекошенным лицом. Я постарался всем своим лицом и фигурой выразить полную и немедленную, психическую и физическую, готовность дать в морду… И для меня это, вероятно, грозило бы несколькими неделями изолятора. Для Стародубцева – несколькими неделями больницы. Но последнего обстоятельства Стародубцев мог еще и не учитывать. Поэтому я, предупреждая готовый вырваться из уст Стародубцева мат, говорю ему этаким академическим тоном:

– Я, видите ли, не знаю вашего служебного положения. Но должен вас предупредить, что если вы хоть на одну секунду попробуете разговаривать со мною таким тоном, как разговаривали с профессором Фрейденбергом, то получится очень нехорошо…

Стародубцев стоит молча. Только лицо его передергивается. Я поворачиваюсь и иду дальше. Вслед мне несется:

– Ну подожди же…

И уже пониженным голосом присовокупляется мат. Но этого мата я «официально» могу и не слышать – я уже в другой комнате…

В тот же вечер, сидя на своем полене, я слышу в соседней комнате такой диалог.

Чей-то голос:

– Тов. Стародубцев, что такое их-ти-о-лог?

– Ихтиолог? Это рыба такая. Допотопная. Сейчас их нету.

– Как нету? А вот Медгора требует сообщить, сколько у нас на учете ихтиологов.

– Вот тоже, сразу видно – идиоты с университетским образованием… – Голос Стародубцева повышается в расчете на то, чтобы я смог слышать его афоризм. – Вот тоже удивительно: как с высоким образованием – так непременно идиот. Ну и напиши им: никаких допотопных рыб в распоряжении УРЧ не имеется. Утри им…. нос.

Парень замолк, видимо приступив к «утиранию носа». И вот, к моему ужасу, слышу я голос Юры:

– Это не рыба, товарищ Стародубцев, а ученый… который рыб изучает.

– А вам какое дело? Не разговаривать, когда вас не спрашивают, чорт вас возьми!.. Я вас тут научу разговаривать… Всякий сукин сын будет лезть не в свое дело…

Мне становится опять нехорошо. Вступиться с кулаками на защиту Юры – будет как-то глупо, в особенности пока дело до кулаков еще не доходит… Смолчать? Дать этому активу прорвать наш фронт, так сказать, на юрином участке?.. И на какого чорта нужно было Юре лезть с его поправкой… Слышу срывающийся голос Юры: