– Были ли у вас, о. дьякон, с Иваном Гаврилычем интимные разговоры?

– Может, когда и были, не помню-с. Всё больше насчет церковного благолепия…

Кроме дьякона Попова, получали от банка «благодарность» в форме аккуратно выплачиваемого месячного жалованья: почтмейстер Перов, сигналисты Водзинский и Смирнов, телеграфист Атласов, секретарь полицейского управления Корчагин, судебные пристава Изумрудов и Трофимов и чиновники канцелярии местного мирового судьи…

Шпекинство почтмейстера Перова подтверждается показанием свидетеля Симакова, корреспонденции которого в редакциях «почему-то» не получались. Сам он не получил однажды «почему-то» двух писем, писанных на его имя. Замечал, что нумера газет с корреспонденциями из Скопина не получались обывателями и в общественной библиотеке старательно прятались.

Рыков не отрицает своей боязни корреспонденций, не отрицает и некоторых антигазетных мер, принятых им «ввиду массы анонимных писем», в которых иксы и зеты угрожали пропечатать его во все корки. Слово «шантажные» срывается с его языка!

– И вы называете газеты шантажными, – говорит председатель, – за то, что они изображали истинное положение дел вашего банка?

– Нет-с… Я говорю о тех авторах писем, которые нахально требовали с меня денег…

Вызывается свидетель титулярный советник Изумрудов, бывший судебный пристав. Отворяется дверь, и, сильно стуча ногами и потряхивая головой, входит высокий брюнет в «спинджаке», в котором очень мало титулярного, в красной сорочке и ботфортах. Его большая черная голова украшена громадной, мохнатой куафюрой, которой, по-видимому, никогда не касалась целомудренная гребенка. Свидетель то и дело встряхивает головой, улыбается и шевелит бровями. Он заметно бравирует и кокетничает своим знанием «всего подноготного»… На вопрос, за что ему выдавал банк жалованье, он просит позволения начать с самого начала.

– Призывает меня однажды к себе Рыков, – начинает он басом, гордо вскидывая голову и придавая лицу таинственное выражение. – Предлагает мне жалованье…

Он великодушно принимает…

– Зовет он меня в другой раз. «Отчего же, спрашивает, вы мне ничего не доносите, что между купцами говорится?» Меня, знаете ли, возмутило. Я, говорю, не за то получаю эти 25 р., чтоб быть вашим шпионом!

– Однако же у следователя вы не то показывали!

Читают показание, данное им на предварительном следствии и – увы! – находят там фразу: «Хотя роль эта и грязна, но я по бедности принял его предложение».

– Признаться, когда я давал показание у г. следователя, – улыбается Изумрудов, – была масленица и я… тово… был выпивши, в беспамятстве…

– А у вас много было в городе знакомых купцов?

– Э-э-э… ходил в трактиры для чаепития, то да се…

Свидетеля отпускают. Он напоминает суду о прогонах, садится и самодовольно улыбается во все время до перерыва, когда он еще раз напоминает председателю о прогонах.

Все щедрые подачи из чужого кармана Рыков объясняет бедностью скопинских чиновников и стремлением своим к благотворительности.

– Отчего же вы не благотворили из собственного кармана?

Рыков отвечает, что удовлетворение бедняков было одной из функций банка, а если на все упомянутые жалованья не было журнальных постановлений и приходилось действовать самовольно, то на это были у него невинные приемы, в которых он не находит ничего дурного.

Жалованье неофициальным служащим выдавалось из двух источников. Одна половина получала из жалованья некоторых настоящих служащих, которые по «соглашению» получали гораздо меньше, чем то фиктивно значилось в ежемесячной росписи, на жертву другой половины были отданы купоны от имевшихся в банке серий.