Со мной простясь, сведет меня с ума!
      К любимой мы – как школьники от книг,
      А от нее – как в школу ученик.

(Намеревается уйти.)


ДЖУЛЬЕТТА возвращается на балкон.

ДЖУЛЬЕТТА. Ромео, где ты! Жалко, что сейчас
      Не время для охоты соколиной,
      А то бы этот сокол был моим.
      Неволе впору шепот, а не крик.
      А крикни я, пещера Эхо рухнет,
      Сама же нимфа нежная осипнет,
      Шепча, как я теперь. Ты где, Ромео?
РОМЕО. Меня зовет к себе моя душа,
      Чей голос – колокольчик серебристый —
      Ласкает слух мой музыкою сфер.
ДЖУЛЬЕТТА. Ромео!
РОМЕО. Что?
     ДЖУЛЬЕТТА. Во сколько завтра будешь
Ждать вести?
РОМЕО. В девять.
ДЖУЛЬЕТТА. Только б не проспать!
      А ждать до завтра чуть не двадцать лет!
      Зачем же я звала тебя? Забыла…
РОМЕО. Останусь я, пока ты не припомнишь.
ДЖУЛЬЕТТА. Чтоб ты остался, все перезабуду,
      Пока не вспомню, что тебе пора.
РОМЕО. Пока припомнишь, не уйду отсюда,
      Чтоб ты со мной забылась до утра.
ДЖУЛЬЕТТА. Смотри, светает. Надо расставаться.
      Жаль, ты не птица, пленница моя.
      Взлетал бы ты с руки моей не дальше,
      Чем позволяет шелковый шнурок.
      Ты был бы скован нитями любви,
      Ревнующей тебя к твой свободе.
РОМЕО. Как жаль, что я не птица!
ДЖУЛЬЕТТА. В самом деле!
      Я насмерть бы тебя зацеловала.
      Ромео, доброй ночи!
РОМЕО. Доброй ночи!
ДЖУЛЬЕТТА. В словах прощанья – сладостное зло.
      Прощалась бы, пока не рассвело.
(Уходит.)
РОМЕО. Покой твоей груди и сон – глазам.
      Зачем не сон и не покой я сам!
      Пора идти, чтобы скорее вник
      В дела любви и счастья духовник.
(Уходит.)

Акт второй. Сцена третья

Келья брата Лоренцо.


Входит БРАТ ЛОРЕНЦО с корзиной.

БРАТ ЛОРЕНЦО. Серчает ночь на сероглазый день,
      Разливший в поднебесье светотень.
      Ночной туман, покачиваясь пьяно,
      Ползет под колесницею Титана.
      Пока трава в росе, пока вполсилы
      Сверкают очи летнего светила,
      Пойду, корзинку прихватив с собою,
      За вредной и полезною травою.
      Всему дарует жизнь земли утроба,
      Хоронит все и вновь родит для гроба.
      Дитя земли, каким оно ни будь,
      К ее сосцам торопится прильнуть.
      И каждому из нас хотя б одно
      Достоинство у ней припасено.
      Какой могучий благости росток
      Заложен в камень, в колос, в лепесток!
      Одно дитя уродливо, другое
      Природною сверкает красотою.
      Но есть и в злом хорошего частица,
      И доброе с пути свернуть стремится.
      Порою благодать идет не впрок,
      Зато преображается порок.
      Кто б угадал по этим лепесткам,
      Что есть в них и отрава, и бальзам?
      Что сок цветка приводит к малокровью,
      А запах – благодействует здоровью?
      И в нас, как и в растеньях, рвутся в бой
      Две мощных воли – злоба с добротой.
      И если в нас гнездится не добро,
      Нам черви ада выедят нутро.

Входит РОМЕО.

РОМЕО. Отец, благословите!
БРАТ ЛОРЕНЦО. Ах как мило!
      И где тебя в такую рань носило?
      Похоже, спятил ты во цвете лет.
      Ты слишком юн, чтобы вставать чуть свет.
      Состаришься, – бессонная тревога
      Разляжется у твоего порога.
      Но свежесть и беспечность не попасть
      Не могут золотому сну во власть.
      Уж если до зари ты встал с постели,
      Не заболел ли ты на самом деле?
      Хотя постой, Ромео. Я не прочь
      Предположить, что ты не спал всю ночь.
РОМЕО. Да, у меня была не спать причина.
БРАТ ЛОРЕНЦО. И звать ее – о Боже! – Розалина?
РОМЕО. Я знать не знаю, кто она такая,
      И даже имя не припоминаю.
БРАТ ЛОРЕНЦО. И славно. Но теперь-то ты откуда?