Пока я мыла руки и тщательно обтирала их полотенцем, Ниночка разглядывала меня очень подробно, наклонив немного в сторону свою белокурую головку.

Думая, что она хочет заговорить со мною, но стесняется, я ободряюще улыбнулась ей.

Но она вдруг фыркнула, покраснела и в тот же миг повернулась ко мне спиной.

Я поняла по этому движению девочки, что она сердится на меня за что-то, и решила оставить её в покое.

Когда мы вошли в гостиную, над длинным обеденным столом горела люстра, ярко освещая комнату.

Вся семья уже сидела за обедом. Тётя Нелли указала мне место около Матильды Францевны, которая, таким образом, очутилась между мною и Ниночкой, приютившейся около матери.

Напротив нас сидели дядя Мишель и оба мальчика.

Подле меня оказался ещё один незанятый прибор. Этот прибор невольно привлёк моё внимание.

«Разве в семье Икониных есть ещё кто-нибудь?» – подумала я.

И как бы в подтверждение моих мыслей дядя взглянул на пустой прибор недовольными глазами и спросил у тёти:

– Опять наказана? Да?

– Должно быть! – пожала та плечами.

Дядя хотел ещё спросить что-то, но не успел, потому что как раз в это время в передней прозвенел такой оглушительный звонок, что тётя Нелли невольно зажала себе уши, а Матильда Францевна на целых пол-аршина подпрыгнула на стуле.

– Отвратительная девчонка! Сколько раз ей сказано не трезвонить так! – произнесла тётя сердитым голосом и обернулась к дверям.

Я посмотрела туда же. На пороге столовой стояла маленькая безобразная фигурка с приподнятыми плечами и длинным бледным лицом. Лицо было такое же безобразное, как и фигурка. Длинный крючковатый нос, тонкие бледные губы, нездоровый цвет кожи и густые чёрные брови на низком, упрямом лбу. Единственно, что было красиво в этом недетски суровом и недобром старообразном личике, – так это одни глаза. Большие, чёрные, умные и проницательные, они горели, как два драгоценных камня, и сверкали, как звёзды, на худеньком бледном лице.

Когда девочка повернулась немного, я тотчас заметила огромный горб за её плечами.

Бедная, бедная девочка! Так вот почему у неё такое измученное бледное личико, такая жалкая обезображенная фигурка!

Мне стало до слёз жалко её. Покойная мамочка учила меня постоянно любить и жалеть калек, обиженных судьбою. Но, очевидно, никто, кроме меня, не жалел маленькую горбунью. По крайней мере Матильда Францевна окинула её с головы до ног сердитым взглядом и спросила, ехидно поджимая свои синие губы:

– Опять изволили быть наказаны?

А тётя Нелли вскользь взглянула на горбунью и бросила мимоходом:

– Сегодня опять без пирожного. И в последний раз запрещаю тебе так трезвонить. Нечего на ни в чём не повинных вещах показывать свой прелестный характер. Когда-нибудь оборвёшь звонок. Злючка!

Я взглянула на горбунью. Я была уверена, что она покраснеет, смутится, что на глаза её набегут слёзы. Но ничуть не бывало! Она с самым равнодушным видом подошла к матери и поцеловала у неё руку, потом направилась к отцу и чмокнула его кое-как в щёку. С братьями, сестрой и гувернанткой она и не думала здороваться. Меня как бы не заметила совсем.

– Жюли! – обратился к горбатой девочке дядя, как только она уселась на незанятое место по соседству со мною. – Разве ты не видишь, что у нас гостья? Поздоровайся же с Леной. Она твоя кузина.

Маленькая горбунья подняла глаза от тарелки с супом, за который она принялась было с большою жадностью, и посмотрела на меня как-то боком, вскользь.

Господи! Что за глаза это были! Злые, ненавидящие, угрожающие, суровые, как у голодного волчонка, которого затравили охотники… Точно я была её давнишним и злейшим врагом, которого она ненавидела всей душой. Вот что выражали чёрные глаза горбатой девочки…