Та просила ее остаться, посидеть еще немного, но Ева отказалась. Когда она ехала сюда на такси, то заметила, что до железнодорожной станции совсем недалеко.

– Нет-нет, не провожай меня, я прекрасно дойду сама!

Ева пошла по дороге вдоль высоких заборов. Было тепло, в вечернем золотом воздухе летала прозрачная паутина, остро пахло скошенной травой. Трое загорелых работяг, сидевших на корточках у колонки, проводили Еву изумленными и одобрительными взглядами.

Вдали, за деревьями, мелькнула прозрачная синяя крыша из пластика – это была уже станция.

Внезапно рядом с Евой остановился внедорожник, плавно опустилось боковое стекло. В машине сидел Михайловский.

– Садись. Я подвезу, – хмуро сказал он.

Ева улыбнулась и покачала головой.

– Да садись же… – раздраженно произнес Михайловский.

Ева пожала плечами и села в машину рядом с ним.

– Ты хотела меня зацепить, и тебе это удалось, – сказал он, скрестив руки на руле.

– На самом деле это очень просто. Даже примитивно. Странно, я думала, что интеллектуалы вроде тебя на такие провокации не поддаются, – равнодушно произнесла Ева, хотя сердце у нее билось неспокойно. Михайловский волновал ее.

– Чего ты хотела?

– Автограф, чего же еще. Посмотреть на загадочного романиста… А еще – выйти замуж за него.

– Что-о?.. – опешил Михайловский. А потом захохотал.

– Я серьезно, – сказала Ева.

– Потрясающе! Удивительная откровенность…

– Поэтому прости за тот трюк с сигаретой. Надеюсь, я тебя не сильно обидела… Вообще, я не обижаю тех, кого нельзя обижать.

– А меня, значит, можно было? – усмехнулся он.

– Да, – ответила Ева просто, глядя на его руки.

– Святая простота!

– Именно. Я не из тех, кто что-то скрывает. И люблю, когда и люди вокруг ведут себя так же.

– Разве я что-то скрываю?

– Мне кажется, да. Ты спрятался ото всех в этих Лапутинках, ты не даешь женщине заглянуть в свои глаза.

– Тебе, что ли? – фыркнул Михайловский. – На, смотри… – Он придвинулся к ее лицу – нос к носу. – Смотри!

От него пахло табаком и, очень слабо, каким-то дурацким лосьоном после бритья. Возле глаз у Михайловского были морщины, один рыжеватый длинный волос в брови смешно торчал вверх, выбиваясь из общего потока.

У Евы похолодели ладони и стало как-то пусто в животе.

Зрачки Михайловского вдруг расширились – в самом деле, точно впуская в себя Еву! – глаза стали совсем черными.

Она невольно отшатнулась.

– Что, довольна?..

Некоторое время Михайловский и Ева сидели молча, глядя в стороны. За пластиковым навесом промчалась электричка.

– Никогда не была в архиве… – пробормотала Ева. – Там интересно?

– Очень! – опять захохотал Михайловский.

– У меня дома тоже есть архив. Старые письма.

– Чьи?

– Прадеда и прабабки. Пара дедовых писем – он их бабке с войны прислал. Отца и матери… Только я их никогда не перечитывала.

– Почему?

– Боюсь, плакать буду… – призналась Ева. – Честно говоря, у них у всех очень несчастная жизнь была. Ладно, мне пора… – Она распахнула дверь, спустила ногу вниз.

– Погоди… Я могу довезти тебя.

– Нет уж! На электричке доберусь.

– А говорила – замуж собралась, – напомнил он.

– Я передумала! – засмеялась Ева. – И это правда – я всегда играю честно.

Михайловский посмотрел на нее какими-то совсем уж дикими, сумасшедшими глазами. Ева махнула рукой и побежала к лестнице – на ту сторону платформы. Когда она на мосту оглянулась, то обнаружила, что внедорожника Михайловского уже нет. Он уехал.

1913 год. На летние вакации[1] Митя Алиханов поехал в деревню, к своей сестре Нине, – та уже в который раз снимала за сорок рублей дачу неподалеку от Каширы. С Митей поехал и Макс Эрден, его товарищ по Александровскому училищу.