Кис, со вздохом отложив альбомы, поинтересовался личными архивами.

– Что вы имеете в виду под словом «личные»? Разумеется, ничего нет! Письма он ненавидел писать, да и писал не очень грамотно, стеснялся. Кроме того, я совсем не считаю, что у него могла быть какая-то иная, отдельная от семьи, личная жизнь! Вы сделали неправильный вывод из моих слов: я сказала, что отец был очень скрытным человеком, но это не значит, что ему было что скрывать! Он просто… Он был человеком без эмоций, вот и все.

На этих словах Елена Тимофеевна поперхнулась, словно они с трудом пролезли через горло, как-то странно затопталась на месте, закрутилась, как будто решила переменить положение и наконец сесть, но не нашла, куда именно. В результате она так и осталась напряженно стоять посреди комнаты, сложив руки на груди.

– Его отдельная жизнь, – продолжала она, и голос ее звучал сухо и резко, будто удары палки, которыми она желала выгнать детектива… Или – боль из собственной души? – Слова «отдельная жизнь» просто означают, что он не разделял жизни семьи. Из чего не следует, что была другая жизнь… Он не интересовался детьми, он не интересовался женой, – голос ее откровенно надломился, – он всегда был сам по себе. А семья всегда была к его услугам, в состоянии боевой готовности окружить заботой или отчитаться в хороших отметках. Отец не был к нам привязан, он никого никогда не любил. Он просто не знал, что это за чувство такое – любовь…

У нее задрожал подбородок, но она быстро справилась с собой и холодно поинтересовалась, закончил ли детектив со своими расспросами. И, если да, она бы предпочла заняться своими делами.

Покидая квартиру на Васильевском, Кис был уверен, что, как только за ним закроется входная дверь, Елена Тимофеевна упадет на старый диван и зайдется в горьком и злом плаче, которому не будет ни одного свидетеля: она умела, как ее отец, быть скрытной. И наверняка все вокруг считали генеральскую дочь женщиной без эмоций… Достойной дочерью своего отца.

Кис подозревал, что если бы ему дали как следует покопаться в этой квартире, то он мог бы найти немало интересных вещей. В конце концов, генерал давно жил один, о смерти не помышлял и вполне мог хранить в укромном местечке какие-то сувениры из прошлого.

Ну да, «съесть-то он съесть, да хто ж ему дасть?» – как говорилось в старом анекдоте. А достойная дочь своего отца, Елена Тимофеевна, если уж что-то и найдет (или уже нашла?) в отцовских бумагах, то ни в жисть не скажет…

Оставалась последняя и весьма слабая надежда: на уральского директора. Если и он подведет, то придется детективу Алексею Кисанову всенародно расписаться в своей беспомощности.

Ох, Александра, ну и удружила!..

Даже самая хилая надежда, как известно, умирает последней, и, заметим, совершенно правильно делает: так-таки порадовал его покойный заводчик, порадовал!

А точнее, вдова его, Марфа Петровна, которую Кис нашел на даче (уместнее сказать – в имении), где она обитала постоянно, зимой и летом. Даже подготовка к похоронам (у которых, впрочем, еще не было даты) не вытребовала ее в город: «Да что мне там делать, там весь завод этим занимается и все областное начальство…»

Родом из деревни, она сохранила любовь к сельской жизни, несмотря на все блага городской цивилизации, предоставленные ей супругом. Дети, внуки, огород, варенья, соленья – это было куда более насущным и живым занятием, чем продумывание надписей на венках. Крупная, седая, жилистая, с тяжелыми венозными ногами, Марфа Петровна застенчиво прятала большие работящие руки под передник и добродушно объясняла, что всю жизнь детьми была занята, потом внуками, а что там у мужа за дела, не интересовалась, ей не понять, не по уму. Москву ох как не любила, несмотря на весь комфорт и престиж столичной жизни, и была страшно рада покинуть столицу… Если ей с супругом и приходилось куда выходить «на мероприятия», то изредка, когда уж совсем никак, когда с супругой