– Прошу прощения за беспокойство, брат, но мне посоветовал обратиться к тебе брат Дэнис, и он же объяснил, как тебя найти.

В дверях, закрывая собой проем, подбоченясь и высоко подняв голову, стояла та самая запомнившаяся монаху особа. Взгляд ее больших ярко-голубых глаз с редкими белесыми ресницами был решительным и сосредоточенным.

– Видишь ли, брат, – доверительно пояснила она, – все дело в моем племяннике. Это сынок моей сестрицы, которая по дурости выскочила за какого-то беспутного валлийца из Билта. Нынче он помер, а следом за ним и она, бедняжка, отдала Богу душу. Двое ее детишек остались сиротами, и на всем белом свете некому, кроме меня, о них позаботиться. А я и сама мужа схоронила и унаследовала его ремесло, только вот ребятишек мне в утешение Бог не послал. Не скажу, чтобы я не могла управляться с работой или с работниками, – за двадцать лет замужества я не худо выучилась ткацкому ремеслу, но, конечно, если бы мне сын помогал, дело бы ладилось лучше. Но, видать, Господь судил иначе, да и племянник, сестрицын сынишка, радует мне душу. Ей-Богу, брат, здоровый или больной, по мне, он самый славный, милый паренек, какого только свет видел. А уж какой терпеливый – ты только подумай, брат, такую боль сносит и вовсе не жалуется. А у меня сердце кровью обливается. Потому-то я к тебе и пришла.

Кадфаэль уловил момент, когда говорливая гостья остановилась, чтобы перевести дух, и торопливо промолвил:

– Добро пожаловать, достойная госпожа. Заходи. Поведай, какой недуг мучает твоего парнишку, и поверь: все, что можно для него сделать, будет сделано. Но все же мне не помешает встретиться с ним – кто лучше его самого сможет рассказать о его болезни. Ну а пока присаживайся поудобнее и говори – я тебя слушаю.

Гостья уверенно ступила через порог и уселась на лавку возле стены, широко раскинув свои пышные юбки. Взгляд ее обежал полки, уставленные горшочками и флягами, развешенные гирлянды трав, жаровню, бутылки и склянки. судя по выражению лица, увиденное, несомненно, ее заинтересовало, однако она ничуть не была заворожена ни этими таинственными предметами, ни самим их владельцем.

– Я родом из-под Кэмпдена, брат, а весь тамошний народ промышляет ткачеством – так уж повелось. Муж мой был ткачом, и отец его, и дед, и даже кличут их Виверы, что на нашем саксонском наречии и значит – ткачи. Потому и меня зовут Элис Вивер, и нынче я тружусь в мастерской покойного мужа точно так же, как раньше он. Ну а сестрица моя младшая – я ее уже поминала – сбежала с тем непутевым валлийцем, да оба они и преставились. Я как прознала про это, тут же послала за детишками – пусть, думаю, со мной живут, как-никак родня. Старшенькой нынче уж восемнадцать – девушка славная, работящая, и я, брат, так тебе скажу: все сделаю, чтобы подыскать ей доброго жениха, хотя и то правда, что жаль будет лишиться такой помощницы. Уж больно она ловкая, сноровистая, ну и понятное дело, крепкая да здоровая – не то что парнишка. Всем хороша девчонка, только вот окрестили ее в честь какой-то никому неведомой валлийской святой – Мелангель. Слыхал ты когда-нибудь хоть что-то подобное?

– Так ведь я и сам валлиец, – добродушно отозвался Кадфаэль, – и знаю, что вам, англичанам, непросто выговорить наши имена.

– Ну да ладно, зато у мальца имечко коротенькое и простое – Рун, вот как его назвали. Ему сейчас шестнадцать лет, на два годочка моложе сестры, да здоровья ему Бог не дал. И росточку-то он подходящего, и с лица пригож, но вот беда: еще с малолетства не заладилось у него что-то с правой ногой. Ступня у него скрючена, да и вся нога такая слабая, что он не то что ходить, но и стоять на ней не может. Чуть обопрется на ступню, она и подворачивается – вот он и волочит ногу. Приходится ходить на костылях. Я привела его к вам в надежде, что добрая святая что-нибудь для него сделает. Но ему стоило больших трудов добраться досюда, хоть мы и пустились в дорогу три недели назад и то и дело останавливались на отдых.