Женя вдруг вспомнила, как подставила ее Наташа во время расследования, как гадко повела себя, разрушив ее план, все испортила![1] И терпеливая Женя не выдержала, поссорилась с ней, оставив на дороге, и долгое время не могла прийти в себя, не могла понять, что побудило Наташу, ее подругу, ставшую к тому времени уже и родственницей, выйдя замуж за Петра, поступить с ней так подло. И вывод, который Женя сделала, удивил и ее саму: получалось, что Наташа просто развлекалась. Сделала это с легкостью, как с легкостью бросила и влюбленного в нее Петра, оставила малышку-дочку и даже не вспоминала о ней.
– Да она сумасшедшая… – Женя, оказывается, произнесла это вслух.
– Так вот смотри, чтобы и ты не уподобилась ей! Женя, я понимаю, Журавлев, может, и красивый мужчина, и он нравится тебе, но…
И Тоня не смогла найти подходящих слов. Не закончила предложение. Фраза повисла в воздухе, но Женя и без того все поняла. Конечно, все правильно. Тоня права. Да и много ли счастья принесли Жене встречи с Павлом? Она всегда была напряжена и каждый раз чувствовала, что поступает дурно. И лишь в редкие мгновенья низкого чувства мести в моменты, когда муж бывал груб с ней, ей помогало сознание измены. Вот только злость на мужа проходила, а злость на себя – нет. И все это замешивалось круче и круче, а ее примитивные фантазии на тему совместного проживания с Журавлевым становились все больше черно-белыми, блеклыми и безрадостными, и тогда ей хотелось вмиг разорвать с ним и даже попросить Реброва сделать все возможное, чтобы Павел перевелся в другое место, чтобы не маячил у нее перед глазами, когда ей в очередной раз предложат поучаствовать в расследовании. Но всякий раз возникающий перед ней Павел делал ее слабой, и ей хотелось быть рядом с ним, хотелось, чтобы он снова заговорил с ней о любви, чтобы обнял ее и поцеловал. И чтобы вся эта радость и наслаждение оставались как бы в одном измерении ее жизни, а жизнь с Борисом – в другом, и чтобы эти измерения не пересекались, чтобы шли параллельно, делая ее вдвойне счастливой. Ведь и с Борисом она провела немало счастливых часов…
– Ладно, Женечка, ты извини меня. Что-то я наехала на тебя. Прости. Но ты знаешь меня, я такой человек – всегда говорю все в лицо. Причем, заметь, я долго молчала на эту тему.
– Так и я тебе ничего не рассказывала, – снова залилась краской Женя.
– Рассказывала. Ты просто забыла. Вот когда у вас с Журавлевым все закрутилось, когда вы поцеловались в парке…
Женя этого не помнила. Получается, что она была в то время не в себе? Влюблена, растревожена? Позвонила подруге, выплеснула все свои чувства, рассказала о Журавлеве и тут же все забыла?
– Ладно. Это твоя жизнь, Женька. И ты сама должна все не только прочувствовать, но и призадуматься. Как тебе лучше? Что ты хочешь? Но мне со стороны тоже видно кое-что…
– И что же ты видишь со стороны? – надулась Женя. – Что?
– Что тебе повезло с Борисом. И будет жаль, если ты сама, своими руками все разрушишь. Сделаешь несчастными всех вокруг себя. Даже меня.
– Но ты-то тут при чем?
– При том, что когда ты расстанешься, не дай бог, с мужем, то сразу же и пожалеешь, и твои глаза сами расскажут мне всю твою тоску… Поняла? Ладно, еще раз прости за откровенность. Давай еще выпьем вина…
– Тоня, я, конечно, эгоистка. Все о себе да о себе. Ты-то как живешь?
Антонина улыбнулась.
– Хорошо. Дети растут. Дом вот купили, никак не нарадуемся. Мама стала чаще бывать, места-то у нас теперь много, у нее своя комната. Она так помогает мне, дети под присмотром. Понимаю, сейчас, может, и некстати так говорить, но я давно уже хотела позвонить тебе и предложить свою помощь в каком-нибудь интересном расследовании. Мама меня отпустит. Можешь не сомневаться. Но теперь, вижу, обстоятельства изменились, и неизвестно, когда ты вернешься к прежней жизни, к Реброву с его задачками.