– Если ты сейчас не уйдёшь, я вызову и полицию, и живодёрню! – шипит она.

– Живодёрня тебе как раз не помешает! – Никогда не грубила соседям, но тут не могу сдержаться. – Поводок и намордник дай!

Хотя намордник лучше надеть на эту сучку, чем на Вальтера.

– Я всё выбросила! Можешь порыться в мусоропроводе!

Возникает дикое желание засунуть в мусоропровод эту крашенную курицу головой вниз.

В мою ладонь утыкается мокрый нос. Бросаю брезгливый взгляд, на то, что незаслуженно считает себя человеком, и, подцепив за ошейник Вальтера, веду его вниз.

– Тебе придётся немного потерпеть. Корм смогу купить только завтра.

Мне ничего не остаётся, как снять пояс со своего пальто, привязать за ошейник и, стараясь никому не попадаться на глаза, выгулять бедное животное. Придя домой приходится набирать ванну воды, чтобы помыть собаку. Таким грязным он никогда не был. Неужели он провёл на улице несколько дней?

– Прости, Вальтер, но еды у нас с тобой нет.

Я осматриваю в морозилку, где ничего кроме замороженной ягоды не нахожу.

Мама всё лето жила у своей сестры. Тётя Рита забрала её к себе, когда на маму совсем стало страшно смотреть. А себе я практически ничего не покупала. Чай, кофе дома были, а ужином меня кормили в детском отделении, где я по вечерам мыла пол.

– Придётся тебе подождать.

Достаю обычную суповую тарелку и наливаю Вальтеру воды. Но потом вспоминаю, что у бабы Стеши, которой я ставила уколы, был пёсик. Собакой назвать это мелкое недоразумение очень сложно. Она его кормила какой-то кашей.

– Вальтер! Как насчёт каши, а?

Естественно мне никто не отвечает. Но это не мешает мне залезть в шкаф, где мама хранит крупы. К моему огромному удивлению в шкафчике под кухонным подоконником я нахожу две жестяные банки тушёнки, судя по сроку годности вполне пригодной для употребления. Этот шкафчик придумал папа. Он ещё смеялся, что сделает потайную дверцу и устроит там бар. Бар папе устроить не дала мама, а вот хранить банки, которые она закручивала, было очень удобно.

– Вальтер, смотри, что я нашла! Да мы с тобой проживём до утра! Что изволите: гречку или перловку?

Выбор всё-таки я останавливаю на гречке. А так как мне будет нужно уйти на работу рано утром, то в магазин я попаду только ближе к вечеру. Придётся встать пораньше, чтобы успеть ещё погулять с Вальтером.

Алексей

Шум, который очень мешает, начинает понемногу стихать. Появляются звуки. Я начинаю различать голоса, но сами фразы не понимаю, они нечёткие. Такое состояние пугает, но я практически всегда проваливаюсь в полубессознательное состояние, которое очень сложно назвать сном.

Лучше мне становится на второй день. Я уже чётко слышу голоса и различаю фразы.

«Бедный мальчик. Такой молодой и… Когда его привезли?»

«Второй день пошёл».

«Выкарабкается! Наш Павлуша стариков на ноги поднимает, а тут и говорить нечего! Через неделю бегать будет! Как новенький!»

«Главное, чтобы последствий никаких не осталось».

«Это да».

Я так понимаю, что речь идёт обо мне. Только что со мной, я так и не понимаю.

«Как прошла ночь?»

На этот раз различаю мужской голос, хотя до этого звучали только женские.

«Спокойно, Павел Игнатьевич».

«Просыпался?»

«Да. Два раза. Но сразу же засыпал».

«Давление?»

«Стабильное. Скачков больше не было. Всё в журнале».

«Спасибо, Ирина».

«Так, не за что, Павел Игнатьевич…»

Я чувствую тепло и слышу чужое дыхание. Моих век осторожно касаются мягкие пальцы.

– Так, Алексей. Надо вставать. – Слова Павла Игнатьевича звучат как команда, которая выводит из состояния гипноза.

Я и сам рад это сделать, только не знаю как.