— Папа заявил, что он лютеранин, — опережая мой вопрос, сказала хозяйка.

Подъезжаем к незнакомому мне храму на окраине. Надеваю платок — так принято. Заходим внутрь почти как две пары. Эрика висит на Игоре, как обычно. Федор явно держит дистанцию со мной, но далеко не отходит. В церкви он, правда, смотрится диковато в своей стойке готового на все Терминатора. Наверняка у него и пистолет с собой — вон как локти разведены. А вот я в скромном платочке здесь белой вороной не выгляжу.

Мы слегка опоздали к началу. Замечательно поет мужской хор. Храм довольно большой, народу много, священников несколько. Пока один ведет службу, двое исповедуют.

Выбираю священника постарше, с добрыми глазами, к которому очередь подлиннее. У меня не совсем исповедь. Я просто гружу батюшку своими обстоятельствами — мне, по большому счету, посоветоваться особо не с кем или нельзя. На душе тяжело. А здесь можно доверить тайное. Говорю:

— Родила дочку без венчания, рассталась с ее отцом. Теперь люблю другого, чужого мужа, чтобы родить ему ребенка и уйти.

Стараюсь быть честной. Спрашивает — поясняю. Думаю, ругать будет. Переживаю и содрогаюсь заранее. Наконец, он говорит:

— Ты детей любишь?

— Да.

— А мужа?

Я беспокоюсь, что священник меня недопонял или все пропустил мимо ушей — нет у меня мужа сейчас, и по церковным правилам никогда не было.

— Дети — это хорошо. Кто тебя и твоих детей любит, того и ты люби. Никого не обижай, не завидуй, а только молись. Проси — и обрящешь. Все в Его воле.

И руку мне на голову кладет, как маленькой.

Что он такое сказал?! Отхожу от батюшки в слезах, стою в углу, пытаюсь повторять «Отче наш», чтобы успокоиться. Покупаю и ставлю свечи всем близким на здоровье, куда мне подсказывают. Простите меня все, — повторяю, как в последний день жизни.

Уф, отпускает. Выхожу из церкви умиротворенная. Как будто спросила Того, Кто Знает Все, можно ли мне любить, и Он ответил: да.

Эрика с Игорем уже ждут во дворе. Федор выходит замыкающим.

Садимся в машину. Смотрю — а Эри плакала. Пудрилась потом, наверное, но все равно заметно. Может, она тоже подходила за советом. Осторожно нащупываю и пожимаю ее тоненькие ледяные пальцы. Не отнимает руку. Беру вторую и грею в своих. Вижу цепкий взгляд Федора в зеркале заднего вида.

​

​

За день опять многократно бегаю в кухню, к своему домику и обратно. И фитнеса не надо. Денисовы к обеду не спускаются.

Чуть вечереет. Кормлю Карла Фридриховича легким ужином и ухожу к себе готовиться. Звоню родным, убеждаюсь, что с ними все в порядке. Подругам рассказываю, что мои финансы поправились, и за меня не надо больше волноваться.

Закрываю жалюзи, включаю свет, накрываю на стол. Вдруг замечаю, что в домике нет камер, просто нет, как будто никогда и не было. Темнеет. Волнуюсь, сердце колотится. Сижу, жду.

​

​

Игорь.

Собираюсь к ней. Надо занять чем-то руки. Чтобы не сразу начать ее лапать. Что взять — вино? Она не пьет, по крайней мере сейчас. Цветы — уже вчера дарил. Что там дальше по джентельменскому списку? Духи? Украшения? Нет, слишком будет заметно потом. Остаются конфеты.

Фатима уже ушла, помощи ждать неоткуда. Раскрываю все дверцы шкафов на кухне и в столовой и нахожу большую коробку конфет. Начатую. Идиот! Мог бы подумать раньше. Но это лучше, чем ничего. Заклеиваю коробку скотчем, чтобы хоть остальные конфеты не вывалились.

Это в одну руку. А во вторую? Наматываю круги по спящему дому. Выискиваю, что ей подарить, если не могу подарить ей себя. А ведь я сам похож на эту коробку — большую, квадратную и надкусанную.