Артамон и Сурок молчали, боясь шелохнуться. Мы доподлинно были сейчас как дети, которым показали диковинку. А ведь нам с Артамоном уже стукнуло девятнадцать, а Алешке – все двадцать. Мы уже побывали в морских сражениях, и спршивали с нас давно как со взрослых людей – нельзя же держать офицеров за младенцев.

Наконец она улетела, и с нас словно сошел морок, который навело это странное создание. Первым рассмеялся Артамон и потребовал трубу, чтобы тоже насладиться видом бескрайнего моря, а Сурок, хлопнув меня по плечу, позвал вниз, купаться в холодной воде, которую я страсть как не любил. Но теплая водичка осталась в Средиземном море, тут же дули ветра с севера, очень сильные, не хуже балтийских, особенно по ночам.

Я вспомнил тот остров (название его пропало из памяти бесследно, да и немудрено – мы много где причаливали, чтобы запастись водой и свежим продовольствием); я вспомнил лица товарищей моих, такие разные, но в тот миг тишины одинаково ребяческие; я вспомнил, как был счастлив в те дни, как весь мир принадлежал мне – и море, и острова, и огромные звезды ночью, и далекая прекрасная Натали. Делать этого не следовало, я лишь затосковал с новой силой, как тоскует всякий, кто вдруг остро ощутил свое одиночество. Но усталость уже одолела меня, я уснул и проспал до утра, когда пришли матросы, чтобы размотать парус и просушить его на солнышке от утренней росы.

Тут-то меня и обнаружили!

Матросы, не найдя сразу командира лодки, привели молоденького мичмана, который первым делом заподозрил во мне французского шпиона. Но сам он решать мою судьбу не мог. Было еще слишком рано для обращения к начальству, и он оставил меня в кормовой пристройке под охраной двух матросов, а сам пошел совещаться с товарищами. Я слышал его бодрый голос – он перекликался с соседними лодками, заодно узнавая новости: кто еще успел прийти за ночь.

– Что, и Вихрев уже здесь? – радостно закричал он в ответ на слова, которые я плохо расслышал. – А где пришвартовался? Что? Там?

Артамон здесь, в Риге! Это была лучшая новость за все последние дни, и я возблагодарил Господа. Следовало как можно скорее его отыскать, но что я сказал бы сердитому мичману? Я был уже до такой степени запуган, что боялся назвать вслух свою фамилию.

Господь сжалился надо мной – я понял вдруг, как мне следует поступить. Ведь у меня есть магнит, Артамонов подарок, который я всюду таскал за собой, усугубляя этим нелепость своего положения: нарочно же не придумаешь такое – убийца с магнитом! Я стал громко призывать мичмана, и он с большим неудовольствием подошел.

– Христа ради, мичман, отнесите господину Вихреву эту вещицу! – взмолился я, протягивая магнит. – Он должен ее признать! Он будет вам безмерно благодарен!

Молодой человек посмотрел на меня весьма недоверчиво, но взял магнит и послал с ним юнгу, а сам ушел, обменявшись сперва взглядом с матросами.

– Сиди, барин, и не пробуй сбежать, – предупредил меня статный детина, косая сажень в плечах. – Поглядим еще, каков ты русский офицер.

– Дело военное, – добавил его товарищ. – А неприятель хитер, может и лазутчика подослать.

– Какой я лазутчик, вы что, не слышите – русским языком же с вами говорю! – воскликнул я.

– Мало ли, что языком. В душу-то к тебе не заглянешь! – отрубил детина, и далее мы сидели на скамье молча.

Я уж забеспокоился не на шутку – мало ли, что в шхерном флоте служит Вихрев, не обязательно это должен быть мой бешеный дядюшка Артамон. То-то удивится лейтенант, получив непонятно зачем магнит в медной оковке…