Поворачиваюсь я за чесноком, что сзади на столе лежал, при варке картофеля, всегда пару зубчиков кидаю, так ароматнее, ну так вот, поворачиваюсь, а там она стоит. Лицо хмурое, волосы растрепанные, глаза огромные. Ой напугала деточка, говорю, а она молчит. Муж пришел, усадили мы значит ее за стол, наложила поесть. Руками хватает еду и ест. Дикая думаю какая-то, как этот Маугли. Ну чуден свет.

На следующий день, пошла я на работу. Я работаю в школе, уборщицей, убираю за этими идиотами. Какого говна я только не насмотрелась. Они же безмозглые, в этих своих телефонах да компьютерах, а то, что чужой труд надо уважать, им плевать.

Мой сын когда учился, тоже стеснялся меня. Избегал всячески появляться со мной на людях и при своих дружках идиотах. Я конечно не последователь Гитлера, и не оправдываю его деяния и идею, но одно выражение у него есть правдивое.

«Никакая работа не позорит человека!» Тут я с Адольфом согласна. Так вот, пошла я на работу, а по пути зашла к участковому нашему. А тот руками разводит, будем искать говорит. Знаю я, как они работают. Как говорил мой покойный муж; сидит там, штаны протирает, да яйца чешет. Вернулась я домой.

В общем, в эту ночь все и началось.

– Что именно, Елизавета Федоровна?

– Я проснулась ночью, от какого-то шума. Он доносился с кухни. Когда я туда вошла, то увидела там полный хаос. Все разбросано, растрёпано. Кто бы это мог быть, проскочила первая мысль. Весна, у многих животных брачный сезон, но что это мог быть за зверь? Потом я услышала, как в сарае кричат куры. Я взяла самый большой нож, мужа будить не стала, так как на кануне он изрядно выпил своего самогона, который варил в гараже. Я сначала вышла, а потом тихонько вернулась, чтобы взять фонарик. В ночной рубашке, в галошах, что стояли у двери, я пошла к сараю. Свет от фонаря, кстати по иронии или случайности одного на нашей небольшой улице, остальные хрен включает эта местная власть, еле освещает наш участок. Мне пришлось включить фонарик. Птицы в сарае до сих пор кричали, я резко открыла крючок и вошла, надеясь там застать лису или пса. Но там было нечто ужасное.

– Что, что там было? – спросила следователь. В этот момент вошёл другой следователь, молодой, настроенный скептически. Елизавета Федоровна знала его. Он уже допрашивал ее. Он поздоровался с Людмилой и представился Александром.

– Сидит, на корточках, перья в свете фонарика летают, повернулось это нечто на свет фонаря, морда в иголках, глаза желтые, как у кошки, клыки в крови торчат. В окровавленных руках бедная растерзанная курица.

– Вы сказали в иголках?

– Так точно дорогая, в иголках. Они будто выросли из под кожи. На руках, вот здесь, на предплечьях они тоже были.

– А потом?

– А потом исчезли.

– И даже ничего не осталось?

– Ничего! Я знаю, что вы мне не верите, но поверьте, я знаю, что я видела. Мой муж тоже мне тогда не поверил. А я видела, как он на неё хищно смотрит. Мужики все такие. В постели то мы давно просто спали. Я вот не понимаю, если там все висит, что он будет с ней делать? Совать туда пальцы? Но будь я проклята, он делал это своим стручком.

– С ней? С этой девушкой?

– Да! С этим существом. В следующую ночь, эта тварь загрызла еще одну птицу. Муж по прежнему мне не верил, а сам взял больничный. Мне это показалось странным. Каждый день, я видела, как он смотрит на неё. Она словно внушала ему мысли.

– А она начала говорить? – спросила следователь.

– Нет, не начала. Я пошла к участковому снова, но тот отмахиваясь руками сказал, что работы очень много, он сделал запрос на нее, а пока пусть поживет у нас. И вот, я отпросилась пораньше домой.