– Как он исчез?
– Кто ж знает как. Тут топи есть, кто не знает, лучше не соваться. Не дай бог, провалишься. А может, кто из своих прибил – женщину не поделили, или еще чего. Лес все скроет.
Марина смолкла. Наступила пауза. Тишина стояла удивительная, только лес негромко шумел…
– Положи руку на камень, – сказала вдруг Марина. – Вот сюда. – Она показала на край замшелого грубо обработанного камня в стене колодца. – И закрой глаза. Слушай!
Татьяна послушно положила руку на теплый шершавый булыжник, закрыла глаза.
Негромкое пошумливание леса стало чуть громче, словно проявилось. Жужжали насекомые. Оглушительно пахли цветы бузины. Татьяне казалось, что камень под ее ладонью слегка пульсирует. Как живой.
– Повторяй за мной, – говорит Марина. – Прошу покоя. Говори!
– Прошу покоя, – покорно повторяет Татьяна.
– Каюсь в грехах вольных и невольных…
– Каюсь в грехах вольных и невольных…
Она повторяет, испытывая странное чувство оторопи, игры, действа «понарошку». Камень под ладонью бьется, как живой. «Язычество какое-то!» – думает она и послушно повторяет.
– Защити и спаси… – негромко, нараспев выговаривает Марина.
– Защити и спаси… – нараспев, невольно следуя ее интонациям, повторяет Татьяна.
– Теперь брось что-нибудь, – говорит Марина. – Вроде как подарок.
– Бросить? У меня ничего нет!
– Подумай.
Татьяна нерешительно расстегивает золотую цепочку с голубым камешком, медлит секунду-другую – жалко, – и бросает в колодец. Цепочка с легким шелестом проваливается сквозь толстые стебли и листья дудника…
Марина смеется дробно.
– Теперь связана цепью и золотом, причастилась! Не жалей, не убудет.
…Они собирают травы. Марина рассказывает о каждой. Потом ведет Татьяну на земляничную поляну, красную от ягод и белую от мелких цветов. Татьяна замирает от невиданной красоты.
В эту ночь и последующие ночи она спит спокойно, ей ничего не снится…
…Она поднимается на свой пятый этаж по заплеванной лестнице, звонит соседке Лизе Евдокимовне. За дверью движение, ее рассматривают в глазок. Голос Евдокимовны неуверенно спрашивает:
– Танюша, ты?
– Я, теть Лиза, – отвечает она, чувствуя, как перехватывает горло. – Откройте!
Дверь немедленно распахивается, и Евдокимовна, постаревшая и растолстевшая, обнимает ее.
– Танечка! Приехала! Да где ж ты была, родная? И соседи спрашивают, а я не знаю! Боялась, не случилось ли чего. – Соседка даже заплакала от потрясения.
– Не случилось. Вот, вернулась. Не плачьте, тетя Лиза. А Лена все еще живет у меня?
Лена – дочка Евдокимовны. Когда Татьяна сказала, что уезжает, та попросилась пожить, а то от матери житья нет, совсем задолбала.
– Ленка вышла замуж, да они уехали, дом купили в деревне. Сад, огород… Год уже, почитай.
– А как вы?
– Я? Ну как… здоровье сама знаешь какое в мои годы. Ты насовсем?
– Да, тетя Лиза. Насовсем. Найду работу, и заживем.
– Ты не голодная? А то пошли, накормлю! Я борщ сварила.
– Город очень изменился, – говорит Татьяна, когда они сидят за столом. – Я шла пешком с вокзала.
– Разве? Не заметила, – отвечает Евдокимовна. – Да я и не выхожу почти. Только разве в магазин. Да и куда идти? Кино – дома по телевизору, девочки иногда зайдут, посидим, маму твою помянем. Рано ушла… – вздыхает соседка. – А ты как? Замуж не вышла?
– Не вышла.
– Трудно сейчас найти человека, мужик нынче балованный, до денег жадный. Ленкин, ничего плохого не скажу, работящий. А работа на селе – не приведи господь! Пока молодые – хорошо, а потом? Я у них гостевала, огород обихаживала… Я тебе так скажу, Татьяна: не нужны мне ихние ранние огурцы и редиска, чтоб так корячиться!