Сначала, когда его арестовали, был напуган, но спустя несколько дней испуг сменился чувством облегчения, «свободы», «наконец все закончилось и никогда не повторится». Стал ко всему относиться фаталистически, признал, что собственная смерть его не пугает – «чему быть, того не миновать». В камере СИЗО держится спокойно, обособленно. От встречи с матерью отказался, хотя среди родственников наиболее близким ему человеком была мать. Характеризует себя спокойным, замкнутым. Мышление конкретное, формальное, целенаправленное, последовательное. Подчеркивает, что ценит в людях порядочность, принципиальность, честность. Отмечает, что хотел бы избавиться от застенчивости, которую считает своей основной отрицательной чертой…»
Кренясь и падая со стула, Елена почувствовала, как ее подхватили чьи-то руки, но у нее уже не было сил даже поднять глаза и посмотреть, кто это.
Винсент отнес ее на диван, уложил, расстегнул верхнюю пуговицу на блузке и стал делать над ней медленные пассы, говоря по-итальянски негромко, речитативом:
– Tutto a posto… Все хорошо, все в порядке… Вы погружаетесь в сон и забываете все, что прочли… Вы забываете все, что прочли… – И вдруг приказал: – Вы забыли! Вы уже забыли все, что прочли… И теперь вы просто спите, набираетесь сил… – И опять мягко, речитативом: – Вы спите глубоко, покойно и чувствуете, как в вас проникает солнечная энергия… Солнечное тепло разливается по всему телу, входит во все мышцы и капилляры… Ваши щеки розовеют, вам видится хороший сон, но вы начинаете просыпаться, потому что сюда идут… Все, просыпайтесь!
Винсент чуть слышно хлопнул над Еленой ладонями, и она проснулась, удивленно захлопала своими начерненными ресницами:
– Где я? Я уснула?
Винсент улыбнулся:
– Ну, немножко. Вы просто устали. Мы с вами в Институте психиатрии, и сейчас сюда кто-то войдет. Садитесь.
Она удивленно и послушно села, увидела на столе толстенную папку с актами психиатрических экспертиз и уставилась на нее, хмуря лицо и пытаясь что-то вспомнить. Но в этот момент открылась дверь, в кабинет вошел заведующий лабораторией судебно-психиатрической экспертизы профессор Демидов.
– Ну? – бодро сказал он Винсенту. – Как вам наши маньяки? – И тут же перевел себя на английский: – What do you think of our maniacs?
– I like them, – без улыбки ответил Винсент.
– Do you want to meet them?
– Not all of them. Just one.
– Which one?
– I don’t remember his last name, but his number 1769. The one who was trying to influence people throw the telephone lines[15].
Елена озадаченно тряхнула головой – о чем они говорят? Какой номер 1769? И кто тут пытался воздействовать на людей через телефонные линии?
– …вопль сынов Израилевых дошел до Меня, и видел Я угнетение, каким Египтяне угнетают их. Так пойди к Фараону, Я посылаю тебя, и выведи народ Мой, сынов Израилевых, из Египта…
Весь квартал на Антонфранцгассе, 20, где находилось Израильское посольство, был блокирован полицейскими машинами, а перед посольством – широким и приземистым бетонным зданием без единого окна – работали асфальтовые катки, бетономешалки и рабочие – все как один в чистеньких комбинезонах и оранжевых пластиковых касках. Мне трудно сказать, как вчера, после арабского теракта, тут выглядели ворота, будка охранников и парадный подъезд посольства (я не покупаю газет, ведь я не знаю немецкого, и не смотрю телевизор, поскольку его можно получить в отеле только за дополнительную плату), но сегодня следов этого нападения практически не было – сколько ни озирался я по сторонам, пока австрийский полицейский передавал листочек с моей советской визой какому-то молодому израильтянину в штатском, а тот по рации связывался с кем-то в посольстве и на гортанном иврите сообщал, что я хочу срочно видеть консула. Потом он же меня обыскал и ощупал от щиколоток и паха до спины и подмышек и проводил от проходной к подъезду посольства. Этот подъезд представлял собой уникальное, на мой взгляд, сооружение: наружная дверь из толстенного темного стекла открывалась изнутри только с помощью какой-то особой сигнализации; за дверью был узкий тамбур со стенами из бронированной стали и узких окошек-бойниц, а следующая дверь была стальная, как в салехардском лагерном ШИЗО, где я снимал свой первый фильм. За этими окошками и были, видимо, те пулеметы, из которых израильские коммандос расстреляли бы арабов, если бы они прорвались в посольство. А за стальной дверью оказалась еще одна ловушка – узкий Г-образный тамбур, где меня снова обыскали и ощупали, перед тем как впустить в пустую маленькую комнату с двумя закрытыми и зарешеченными окошками.