Наводка:

* Сайт киногородка «Синевилла»: cinevillastudio.com

Накануне Первой мировой войны в Риге было почти 500 тысяч населения. К концу смуты, в 1920‑м, – меньше 200 тысяч. И это уже совсем другие люди: если в кипучем предвоенном Вавилоне ни одна из общин не превышала даже 40‑процентной доли, то в Риге, впервые ставшей столицей национального государства, больше половины жителей – латыши (тоже впервые в истории города). И никакая другая община с ними уже не сравнима: немцев – и тех втрое меньше, русских – вообще 6 процентов.

Во время войны из прифронтового города эвакуировали большинство заводов. Среди 417 предприятий, вывезенных на восток, были «Русско-балтийский вагонный завод», выпускавший легендарные «Руссо-Балты» и еще более легендарные самолеты, и верфь «Ланге и сын», с которой вышли эсминцы, воевавшие от Балтики до Каспия, от Первой мировой до Великой Отечественной. Заводы эвакуировали вместе с рабочими, а тех – вместе с семьями. После провала всех попыток удержать Латвию в германской сфере влияния из страны массово эмигрировали немцы. В другую сторону, в Россию, в ходе войны бежали сотни тысяч человек. За все двадцать лет Первой республики Рига так и не достигла довоенного уровня населения – зато доля титульной нации в ней стала неуклонно расти.

Латвия, лишившаяся эвакуированных и разрушенных промышленных предприятий, отрезанная от российского сырья и российского рынка сбыта, сделалась преимущественно аграрной страной. Оживленная «западная прихожая» громадной империи превратилась в дальний восток Европы, «санитарную зону» вдоль наглухо запечатанной советской границы.

В современной латышской национальной мифологии Первая республика занимает ключевое место. Это место мифа о золотом веке. О потерянном рае. Оттого непросто понять, каково тогда было реальное положение дел. Ведь чем больше в латышских источниках появляется утверждений, мол, в тогдашней Латвии уровень жизни был одним из самых высоких в Европе, тем азартнее русские здешние полемисты бросаются их разоблачать и ниспровергать – местами перегибая палку в другую сторону.

Что явственно противится идеалистической трактовке – так это история первой латвийской демократии. Продержался тогдашний парламентаризм всего 15 лет. В мае 1934‑го премьер-министр Карлис Улманис при помощи военных разогнал сейм, приостановил действие конституции, распустил все партии, закрыл неугодные газеты и посадил – ненадолго – в Лиепайский лагерь два десятка левых депутатов.

Шесть лет своего неограниченного правления он выдавливал нацменьшинства из госорганов и университетов, закрывал нелатышские школы, печатал свой портрет на банкнотах, выдвигал искрометные лозунги «Что есть, то есть, чего нету, того нету» и «Наше будущее – в телятах», не предпринял ни единой попытки сопротивляться присоединению Латвии к СССР и умер в 1942‑м в тюремной больнице города Красноводска (ныне Туркменбаши), на краю столь далеких от латвийских лесов раскаленных Каракумов.

В 2003‑м «народный вождь» Улманис победил в социологическом опросе на тему «самый выдающийся латыш в истории»; тогда же памятник ему появился в центре города, на углу бульвара Райниса и улицы Валдемара. К тому моменту уже ушел в отставку с президентского поста, отбыв на нем два срока, первый глава Второй республики внучатый племянник «вождя» Гунтис Улманис.

Улманис-младший, хоть и провел детство в сибирской ссылке, при советской власти ни в какой крамоле не подозревался, в 27 лет вступил в Компартию и вышел из нее лишь в 1989‑м, когда в Латвии уже вовсю говорили о независимости. Самой заметной из его политических заслуг было директорство в комбинате бытовых услуг Рижского района. Всем было ясно, что президентом Улманиса Второго в 1993‑м, когда эта должность была восстановлена, выбрали за фамилию и родословную (выбрал сейм – президент здесь должность представительская). В 1940‑м Латвию возглавлял Улманис и в 1993‑м снова Улманис; по прошествии полувека и конституция та же, и главный праздник снова – в честь провозглашения независимости в 1918‑м – 18 ноября. Ба, Джо, да ты совсем не изменился!