Она упала на стул возле туалетного столика, подперла кулаком подбородок и захохотала.

Ее вспышка не обидела молодого человека; более того, он даже мгновенно успокоился. Рядом с некоторой театральностью ее возмущения и его обида показалась более ничтожной, чем ему представлялось мгновение назад.

Он придвинул стул и сел рядом с ней.

– В конце концов, – добродушно возразил он, – я мог и не говорить, что придержал ваше письмо, и мое признание скорее служит веским доказательством того, что у меня нет никаких недостойных намерений в отношении вас.

Она пожала плечами, но он не дал ей время ответить.

– Мои намерения, – продолжал он с улыбкой, – не были недостойными. Я понял, что вы пережили тяжелые времена у миссис Мюррет и впереди вас ждет мало веселого; и не видел – и до сих пор не вижу – ничего дурного в том, чтобы подарить вам несколько приятных часов между гнетущим прошлым и не слишком радостным будущим. – Он помолчал, затем продолжил тем же тоном дружеского увещевания: – Моя ошибка в том, что я не сказал вам об этом сразу – прямо не попросил дать мне день или два, чтобы я попробовал заставить вас забыть все, что вас тревожит. Я был глуп, что не понял: если бы я представил это вам в таком свете, вы бы просто приняли или отвергли мое предложение, на ваш выбор; но во всяком случае не было бы такого, что вы неверно поняли мои намерения… Намерения! – Он встал, прошелся по комнате и вернулся к ней, все так же неподвижно сидевшей у туалетного столика, подперев ладонями подбородок. – Хотя что за чушь мы говорим о намерениях! Правда в том, что у меня нет никаких намерений: мне просто нравится быть с вами. Возможно, вы не знаете, насколько сильно может быть желание находиться с вами рядом… Я сам был подавлен и растерян; и вы заставили меня забыть о тревогах; и когда узнал, что вы уезжаете… возвращаетесь в безотрадность, от какой страдал я… я не понимал, почему бы нам сперва не провести вместе несколько часов, так что оставил ваше письмо в кармане.

Он видел, как ее лицо смягчается, и неожиданно она расцепила пальцы и подалась к нему:

– Так вы тоже несчастны? О, я не понимала… не представляла! Я думала, у вас всегда было все, чего только не пожелаете!

Дарроу рассмеялся такому своеобразному видению его положения. Он устыдился попытки улучшить отношение к себе, воззвав к ее состраданию, и разозлился на себя за то, что сослался на обстоятельство, которое предпочел бы выкинуть из головы. Но ее сочувственный взгляд обезоружил его; его сердце было полно горечи и смятения; она была рядом с ним, в ее глазах светилось сострадание – он наклонился и поцеловал ее руку.

– Простите… прошу, простите меня, – сказал он.

Она встала и, улыбаясь, покачала головой:

– Не так часто люди стараются доставить мне удовольствие… да еще подряд два дня! Я не забуду, как вы были добры ко мне. У меня будет много времени, чтобы вспоминать об этом. А теперь попрощаемся. Я немедленно должна телеграфировать, что приезжаю.

– Что приезжаете? Значит, я не прощен?

– О, прощены… если это будет вам утешением.

– Нет, очень слабое утешение, если в качестве доказательства прощения вы уезжаете.

Она в задумчивости опустила голову.

– Но я не могу оставаться. Как вы это себе представляете? – вспыхнула она, словно споря с невидимым наблюдателем.

– Почему не можете? Никто не знает, что вы здесь… Никому и не нужно знать.

Она подняла голову, и в их встретившихся взглядах промелькнула одна мысль. Ее взгляд был чист, как взгляд мальчишки.

– Нет, дело не в этом! – воскликнула она почти нетерпеливо. – Дело не в людях, не их я боюсь! Они обо мне никогда не беспокоились… Почему же я должна думать о них?