Он заорал, начал звать стражу, но второй поморщился, сделал нам знак проезжать, а ему начал что-то объяснять строго и внушительно. Как мог я догадаться, нечто вроде недопустимости чрезмерного выжимания, а то ведь и до военного переворота недолго. У кого меч в ножнах, тот может и вытащить…

Я сразу же направил наш караван к постоялому двору, велел расседлать коней, леди Женевьеву отвести в верхние покои и присматривать за нею, а сам спустился в нижний зал. За столами не столько едят, сколько пьют, я выбрал местечко у стены, чтобы видеть весь зал, заказал обильный ужин на пятерых.

– Это единственный постоялый двор? – спросил у хозяина.

– Через две улицы еще один, – ответил он с чувством полнейшего превосходства. – Но там намного беднее, проще, вовсе нет отделения для благородных.

– Отлично, – сказал я. – Распорядись, чтобы на стол подали, что я заказал. Мое пусть не жрут, скоро вернусь.

Хозяин этого двора гордился им не зря: через две улицы я увидел приземистый одноэтажный дом, кладка старая, крыша покосилась, двор невелик, кроме кузницы, там ничего и нет, даже хлеб пекут неизвестно где. У коновязи двое коней смирно жуют овес, простые коняги, а когда я поднялся на крыльцо и вошел в помещение, откуда пахнуло кислыми щами.

Пес поглядывал на меня неодобрительно, на предыдущем дворе пахло вкуснее. Выбрав стол в таком же стратегически важном месте, чтобы видеть всех и вся, я заказал себе вина, к которому не притронулся, осматривал зал, а пес залез под стол и стал ждать падающих кусков мяса, а еще лучше – мозговых косточек. За соседним столом гудят, как шмели, чем-то встревоженные скотоводы, крепкие плечистые ребята, но абсолютно непригодные к приключениям, дальше трое странных типов, одеты неплохо, под плащами угадываются ножи и короткие мечи.

И лишь в противоположном от меня углу сидит угрюмый плечистый солдат, может быть, и не солдат, но мне показался именно бывалым солдатом: жилистый, с коротко обрезанными волосами, грубое обветренное лицо, широкая грудь с выпуклыми мышцами и длинные руки. Он невесело смотрел в кружку с элем, взгляд мрачный, немного тоскующий. Пышные усы печально повисли, я подозвал пробегающего парнишку, дал монетку и велел отнести на стол к усачу кувшин вина.

– Какого, ваша милость?.. Есть фальское, ринское…

Я покачал головой.

– Простого. Не стоит баловать рядового.

Я попробовал отхлебнуть вина, едва не выплюнул обратно, походит на испорченный уксус. Когда усачу поставили вино, он что-то спросил, парнишка указал в мою сторону. Усач бросил быстрый взгляд, рука его сграбастала кувшин и кружку.

Усач приблизился, во взгляде подозрение. Я молча указал на свободное место напротив. Он сел, взгляд мгновенно охватил и мой кувшин с дорогим вином, и по-царски зажаренного гуся.

– Чем обязан? – спросил он хрипловатым голосом, глаза у него оказались светлые, холодноватые, но лицо мне понравилось: суровое и добротное, если можно так сказать, умело слепленное, не пожалели материала на кости, на скулы, на мощные надбровные дуги. Квадратная челюсть, глубокие складки, но мелких морщин нет, да и откуда им взяться на такой выдубленной коже.

– Мне нужен крепкий солдат, – объяснил я. – Так уж получилось, что мне навязали в спутницы одну молодую особу женского пола. Я пообещал доставить ее в целости в земли герцога Нурменга.

Он буркнул:

– Это близко.

– Да, – согласился я, – однако и девица не горит желанием туда попасть, и нашлись люди, что хотели бы девицу умыкнуть…

Он хмыкнул:

– И что же?

– Мне нужен человек, – объяснил я, – кто сменял бы меня на страже, когда заночуем у костра. Со мной едет еще один, но я ему не доверяю. А третий так вовсе не человек, а монах.