Пока он приближался, на подносе, как я заметил, в двух огромных мисках уха, я рассматривал само помещение. Вообще-то странная эта корчма, все приметы христианской атрибутики: зеркала и свечи, даже вроде бы просвирки, но в то же время вон у противоположной стены вырезанная из цельного столба фигура не то кобольда, не то огра. Добро бы только фигура, но у подножия колода, забрызганная кровью. Конечно же, на ней режут кур да гусей, как обычно, но все же подозрительно похоже на жертвоприношение…

Хозяин поставил поднос, начал перегружать миски на стол, я кивнул в сторону столба, поинтересовался:

– И богу свечка, и черту кочерга?

Он не смутился, ответил просто:

– Я не воин, ваша милость. Я, как лекарь, обязан обслуживать всех, не так ли?.. Потому мне нельзя принимать чью-то сторону.

– Дешевле, – сказал я резонно, – если ни тому ни другому.

Он покачал головой, вздохнул:

– В нашем мире так: как ты к кому, так и он к нам. Старые мудрецы говорят, что с людьми и богами поступать надо так, как хотел бы, чтобы эти сволочи поступали с тобой. Не угадаешь, к кому попадешь! Да и зачем вообще с кем-то ссориться?

– Тоже верно, – одобрил я. – А чего ты только рыбу принес?

Он сказал нерешительно:

– Так ведь… пост же… а вы – рыцари…

– А, – сказал я, – вот ты о чем!.. Тогда неси-ка что-нибудь из… чего-то другого, понимаешь? Я ведь не простой рыцарь, а паладин, не видишь?.. А паладины умеют творить чудеса. Не очень большие, но и мелочи могут скрасить жизнь.

Он сказал еще в большей нерешительности:

– Да, но…

– Неси, – велел я. – Все, что у тебя есть наготове. Если ты был готов накормить хоть сто человек, то нас накормить обязан. Все понятно?

Он ушел. Сигизмунд был уверен, что надолго, но хозяин тут же снова показался из кухни, словно его там ждали и сунули в руки поднос с уже заготовленными тарелками, мисками. Хозяин нес его, побагровев от натуги и сильно откинувшись всем корпусом назад.

Я проследил, как он ставит на стол огромный поднос, на нем плоское медное блюдо с огромной коричневой тушей раскормленного гуся, оранжевая корочка покрыта бисеринками жира, под ней чувствуется давление горячих недр. Мои ноздряки сразу задергались, жадно улавливая дурманящий запах. Рядом такое же точно блюдо с аппетитно зажаренным поросенком. Кожица блестит, как покрытая лаком, подрагивает от напора ароматного пара.

Хозяин с поклоном замер, ожидая, что же будет, ибо молодой рыцарь побагровел, напрягся, готовый то ли выскочить из-за стола, то ли вовсе перевернуть его с нечестивыми в постные дни блюдами, а я, вспоминая запорожцев, сказал громко:

– Именем Господа перекрещаю порося в карася!.. А гуся – в форель. Все, сэр Сигизмунд, вы тоже можете есть! Как видите, это уже не поросенок, а большой и хорошо прожаренный карась. А карась – постная пища.

Сигизмунд всмотрелся в поросенка, на лице появилось жалобное выражение, он даже побледнел, сказал дрогнувшим голосом:

– Но я… все еще зрю поросенка…

– Как? – изумился я. – Сэр Сигизмунд, это на нас наводят морок, чтобы сбить с пути христианина!.. Или у вас недостаточно веры? Вон даже хозяин подтвердит, что перед вами карась!

Хозяин взглянул на меня изумленными глазами, потом на бедного рыцаря и сказал очень честным голосом:

– Карась, еще какой дивный карась!.. Отродясь такого карасистого карася не видел! Чудо, просто чудо!.. Кушайте, доблестный рыцарь, никакого греха на вас не будет! Какой же грех – есть такого карасевого карася?

Сигизмунд нерешительно отрезал заднюю лапу, начал жевать, лицо все еще напряженное, внушает себе, что обсасывает плавничок, а я сказал хозяину: