В полумраке комнаты хорошо видны черные загадочные глаза, а темные волосы, разметавшиеся на белой подушке, выглядят сказочно. Я вернулся от окна, лег, она тут же положила голову мне на грудь, закинула ногу. Я слышал, как длинные ресницы пощекотали мне кожу.

– Ты в самом деле паладин? – спросила она очень тихо.

– Как и ты – ведьма, – ответил я.

– Но я в самом деле ведьма, – возразила она осторожно.

– А я в самом деле паладин, – сказал я. – Но что нам сейчас эта пятая графа? Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы вовсе. Да и грех ли, когда ты…

Я запнулся, не зная, как сказать, что она подлечила даже душу, израненную разлукой с леди Лавинией.

– Не объясняй, – произнесла она тихо. – Я же ведьма, сразу ощутила твою рану. Ты в самом деле паладин, что поступил так… Только за это уже паладин. Я только не верила, что решишься подойти.

– А я правильный паладин, – ответил я. – Чувствую, где палкой по голове не стукнут.

Она сказала тихо:

– Но хотел ты сказать совсем другое…

– Что?

Она сказала медленно, словно бы с трудом выговаривая чужие слова:

– Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им… Это значит, что на рассвете, который близок, сядешь на коня и даже не обернешься…

– Вот это уже брехня, – возразил я. – Обернусь. Но ты права, утром двинемся дальше.

Мы лежали притихшие, я чувствовал прилив странного, просто нестерпимого счастья, смотрел поверх ее головы в окно, там светлеющая чернота неба, медленно плывущая луна, облака мертвенно-бледные, а возле луны до странности голубоватые, непривычные.

– Как жаль, – вырвалось у меня, – что всегда что-то теряем! Всегда от чего-то приходится отказываться! Человек, который остается дома, отказывается от дальних стран и чудес в них, а тот, который уезжает, отказывается от счастья, что рядом с ним…

Она молча поцеловала в губы, обняла, теплая, пышная, ласковая и женственная, настоящая женщина, в то время как я еще не настоящий мужчина, а то, что я умею с женщиной, и бродячие собаки умеют.

Утром Сигизмунд ничего не спрашивал, возможно, не хотел слышать, как я пытал и расчленял ведьму, спасая ее душу, только скользнул пытливым взглядом по моему бледному лицу. Впрочем, вряд ли бледному, я как будто прекрасно выспался, набрался сил, в теле перекатывается сила, а бодрость прет из ушей.

Город, а затем и зеленая равнина остались позади, пошли холмы, а впереди начали медленно вырастать горы. Правда, не те, что со снежными вершинами, пониже и потеплее, но все равно суровые, коричневые и с виду – безжизненные. Даже не коричневые, а неприятно ржавого цвета. Неприятного тем, что даже в самых суровых заснеженных горах чувствуется жизнь, а эти почему-то кажутся лунными горами, абсолютно мертвыми, выжженными.

Ближайшая к нам одиноко стоящая гора оказалась не горой вовсе, а высокой, очень высокой и массивной каменной башней. Внизу окружает зубчатая стена, видны ворота и две крохотные башенки по обе стороны ворот, но я не мог оторвать взгляда от исполинской башни. Страшная зловещая красота чувствуется в этом дизайне. Гора сложена из камней, что и горы, потому таков цвет, это понятно, но я не мог отделаться от впечатления, что строитель нарочито делал ее неотличимой… нет, отличается, но он как бы церетелил эту башню в общий дизайн, в общую картину…

Хорошая протоптанная дорожка вела прямо, почти не виляла, я уже видел, что нацелена как раз между двумя горами. Если бы дорога рудокопов, то вела бы прямо в гору или на гору, а раз между, то кто-то этой дорогой пользовался сравнительно недавно.