Я покачал головой.

– И что… он их еще не выслушал?

Она пожала плечами.

– Откуда мне знать, кого и что он слушает?.. Я – свободная птица, красивая женщина, живу в свое удовольствие. Может быть, император не только выслушал, но и принял какое-то решение. Может быть, даже не начинал слушать. Однако же тебе нужно либо утихомириться и, как у вас говорят, залечь на дно, либо же ясно показать императору, что являешься его подданным.

Я сказал зло:

– Неужели император делит мир только на подданных и врагов?

Она красиво расхохоталась, чувственно открывая сочный рот с пухлыми губами, красиво и зовуще вывернутыми, откинула голову, так что я увидел ее нежное горло, а от него скользнул взглядом к нежной груди, почти выпрыгивающей из корсажа.

– Я же сказала, милый Рич, насчет волков и волчат?.. Когда он пришел к власти, в других регионах уже были равные ему по мощи волки с многочисленными волчьими стаями. Понял? А вот волчат за годы своего правления он утопил немало.

Злость и страх борются во мне так, что сердце едва не выскакивает, я заставил себя сделать глубокий вдох и сказал контролируемым голосом:

– Надеюсь, твой император точно понимает, кто волк, а кто волчонок.

Она ответила серьезно:

– Поверь, он понимает.

– Иногда волчата растут очень быстро, – добавил я.

– И это он понимает, – сказала она, – более того, ты как раз волчонок, что растет не просто быстро, а удивительно быстро.

Она сделала многозначительную паузу, я договорил за нее:

– И потому он наверняка принял какое-то решение. Даже догадываюсь, какое.

– Рич?

– Ночью был убит оборотень, – сказал я, – что пытался вломиться в мою спальню.

Она вытаращила глаза, затем звонко расхохоталась.

– Рич!.. Ну не будь таким ребенком!.. Чтоб император и… оборотни? Рич, не смеши. Такой примитив, можно даже сказать – деревенскость, можно увидеть только здесь, в северных землях, далеких от цивилизации. Нет-нет, я не выдам никаких тайн, если скажу, что императорская канцелярия ни при чем. Это глупые штучки местных магов-самоучек… Ладно, Рич, ты сегодня очень серьезный и, как вижу, весьма поэтичный, потому не буду навязывать тебе свое общество. Увидимся!

Она легко вспорхнула из кресла, вся, как рождественский ангел, нежная и зовущая, улыбнулась игриво и сделала шаг к двери, что снова сама распахнулась навстречу.

Уже из коридора послала мне обольстительно-сочувствующую улыбку, в которой были и сожаление, и нежность, и дружеское участие.

Дверь со стуком отрезала ее от нас, но Лалаэль не двигалась, пока в коридоре звучал перестук каблучков, а когда повернулась ко мне, ее огромные глазищи были полны недоумения.

– Не понимаю…

– Я тоже, – сказал я небрежно, – но не обращай внимания. Если бы мы делали только то, что понимаем, мы бы из пещер не вышли.

Она покачала головой.

– Нет, мой господин, я не понимаю… Она – зло, огромное и могучее зло, но вредить тебе почему-то не собирается. Совсем напротив…

– Это как? – спросил я.

Она сказала растерянно:

– Не знаю… Это сложно. Она словно бы должна ударить тебя… и защитить от этого удара!.. Не понимаю я людей.

– А кто их понимает? – изумился я. – Это такие двуногие птицы без перьев… Я вот не понимаю, как Господь творил человека по своему образу и подобию! Сколько ломал голову, но не понимаю.

Она пискнула:

– Спроси у отца Дитриха.

– Чтоб он меня на костер?.. Нет уж, надо самому думать. Особенно хорошо о таком абстрактном думается, когда нужно делать что-то важное, срочное и конкретное. Вот тогда мы все философы заоблачные…

За окном звон мечей, два громадных рыцаря с ревом рубят один другого тяжелыми мечами, от щитов обоих уже отрублены края, на шлемах срублены перья, но одни дерутся отчаянно, что и понятно: один в цветах моей армии, другой ламбертинец.