Первой задачей любого визитатора становится проверка запасов вина, его обязательно должно хватить до следующего урожая, иначе аббата долой, приора долой, келаря долой.

Насколько я помню, вина разрешалось на рыло до четырех литров в день, что вообще-то понятно, если учесть, что простую воду в монастырях вообще-то не потребляли практически никогда, за исключением наказаний, когда сажали «на хлеб и воду».

Те, кто уже пожрал быстро, сидят в молчании, аббат же зорко смотрит, чтобы и самые медленные насытились, я бы уже прибил этих неторопливо пережевывающих черепах, и наконец поднялся из-за стола, худой, сморщенный, но величественный, как монарх.

Все монахи встали, каждый пробормотал слова благодарственной молитвы, это слилось в тихий шелест, словно под полом разом заскреблись обнаглевшие мыши.

Аббат повернул голову к толстенькому пухлому человеку с добрым лицом, тот отыскал меня взглядом и сказал мягким голосом:

– Братия, считаю приятным долгом сообщить, что к нам прибыл из дальних южных королевств брат паладин. Он является верным слугой церкви, но ввиду того, что он еще и паладин, то освобождается от строгого следования нашему уставу, за исключением, конечно, ежедневной мессы, обязательной для всех, в том числе и гостей.

Аббат произнес ровным, хотя и скрипучим от старости голосом:

– Разумеется, чтобы войти в братство и стать полноправным членом ордена, ему придется пройти по всем ступенькам искуса.

Брат Жак толкнул меня локтем в бок.

– Повезло…

– Какое повезло, – шепнул я. – Ты же слышал, по всем ступенькам…

Он скривил лицо.

– Куда хуже эти мелкие ежедневные и ежечасные обязанности.

Монахи спокойно и без суеты начали покидать трапезную, но я смотрел на то место, где только что был аббат.

Там пусто, а монахи толпятся со всех сторон, так что незамеченным он бы выйти не сумел.

На выходе из обеденного зала я обратил внимание, как один монах что-то сказал другому резкое, а тот лишь виновато опустил голову, однако эта мелочь незамеченной не осталась, отец Мальбрах жестом подозвал первого и сказал мягко, но твердо:

– Брат Галлий, ты забываешь о милосердии и вообще человеческой сдержанности.

Монах воскликнул:

– Я хотел его только поправить!

– А не поранить? – спросил отец Мальбрах. – Воздержись, сын мой, от любого осуждения до завтра. За ночь, возможно, передумаешь сказать то, что собирался. Иди с Богом!

Он перекрестил монаха, тот поцеловал ему руку и поспешно удалился мелкими шажками, хотя вообще-то при его росте ноги должны быть длинными.

– А что, – поинтересовался я, – брат Галлий был неправ?

Отец Мальбрах покачал головой.

– Любезный брат паладин… Уставы всех монастырей гласят, что никогда не следует порицать в тот же день того, кто уже получил духовное увещание. Следует избегать высказываний под влиянием гнева. В миру люди могут вести себя несдержанно, что свойственно животным, а здесь все обязаны вести себя тактично.

Я пробормотал:

– Меня впервые называют любезным… Даже не знаю, хорошо это или плохо.

Он сказал со вздохом:

– Что значит, ты слишком долго был в миру. Учтивое обращение «любезный брат» или «дорогой брат» принято даже у тамплиеров, а они все воины, редко выпускающие из рук мечи. Их образ жизни склонил бы простых людей к великой грубости, но тамплиеры – монахи-воины, и любые бранные или грубые слова даже у них запрещены, приказы отдают без грубости, а что уж говорить про нас?

– Да, – согласился я поспешно, – вы интеллектуальная элита. Над чем работаете?

Он запнулся, слегка поморщился, помолчал – в монастырях думают быстро, но отвечают не сразу, чтобы ни лишнего слова, а то бывает чревато, если говоришь с людьми знающими.