– Мы пришли, – сказал он коротко. – Сосредоточьтесь на молитве.

– Какой?

– Любой, – ответил он безучастно и добавил: – Важно состояние духа.

– Бодрое, – отрапортовал я. – Убивать и грабить!

Он поморщился.

– Христианство, – напомнил строго, – мирная религия. Убивать и грабить можно только за правое дело.

– И насиловать! – добавил я.

– И насиловать, – согласился он. – Но только в интересах распространения правильного мировоззрения на мироустройство.

– Понятно, – ответил я, молитвы не могут быть воинственными, постарался настроиться на то, как хорошо, когда на земле мир и благоденствие, можно наконец-то сосредоточиться на прогрессе, равноправии, вертикальном развитии. – Господь да осуществит наши благие помыслы…

Он покосился с недоверием, какие у такого здоровенного могут быть благие помыслы, однако потянул дверь на себя, и она пошла за ним медленно и печально, почти с ожидаемой музыкой, но бесшумно.

Я переступил порог с трепетом во всем теле, ожидая нечто необыкновенного. Однако помещение хоть и просторное, уходящее вдаль, но вдоль стен обычные столы, перемежающиеся огромными сундуками. Кое-где некие экспонаты развешаны просто на стенах, но чаще лежат в беспорядке, как показалось, на столах.

Кардинал остро взглянул на мое несколько разочарованное лицо:

– Как себя чувствуете?

– Ожидал нечто более, – признался я.

– А оказалось менее?

– И весьма, – уточнил я. – Даже в какой-то мере зело. Хотя и обло.

Он тяжело вздохнул:

– Великие вещи, как и великие люди, не кричат о себе и не стараются выделиться чем-то внешне. Видите вон на столе охотничий рог? В него не протрубить достаточно громко, не так ли?.. Однако один его звук обрушил стены Иерихона. Рядом простой вроде бы камень, но в нем страшная сила, ибо им совершено первое убийство на земле, когда Каин приревновал своего брата… А вон тот камень впитал кровь последних защитников крепости Моссад, когда они убили свои семьи и покончили с собой, чтобы не быть римскими рабами…

Я перевел дыхание, спросил уже другим тоном:

– А вон то собрание посохов?.. Что-то вот тот кажется странно знакомым.

– Только один? – спросил он тихо и с почтением. – Это посохи и жезлы, что тогда были тоже посохами, пророка Моисея, Авраама, Аарона, Елисея, Иеремии, Иезекииля и десятков других великих, что бродили по древним землям и страстными проповедями не давали угаснуть искре божьей в людских душах…

– У меня уже озноб по шкуре, – признался я.

Он кивнул, на хмуром лице отразилось смутное удовлетворение.

– Я вообще упал в обморок, – проговорил он, – когда впервые все это увидел.

– Ой, – сказал я льстиво, – вы тонкая натура!

Он сообщил с некоторой похвальбой, лесть нравится всем:

– Семь лет ушло, пока переписал… Пойдемте, вам нужно что-то выбрать.

– Выбрать, – ответил я, – а можно возьму все?

Он впервые улыбнулся:

– Понимаю, понимаю такое желание.

– Да у меня прозвище такое, – объяснил я виновато. – Ричард Загребущие Руки. Или короче – Ричард Загребущий. Можно проще – Загребун.

Он не отвечал, а я шел следом, то и дело задерживаясь, не в силах оторвать взгляд то от лука Нимрода, стрелой из которого тот достал небо так, что обратно вернулась в крови, то от меча Иисуса Навина, с виду куда уж простого и слишком короткого, чтобы мог сойти даже за одинарный…

На отдельных столах всякие мелочи вроде срезанных волос Самсона, в которых осталась и накопилась со временем его исполинская сила, заколка для волос Вирсавии, брошка Сюзанны, ожерелье Клеопатры…

Я ахал, всплескивал руками, восторгался, бывал сражен под корень, наконец взмолился: