– Как и он тебя, – заметил я. – Почему?

– Он принимает только тех, – ответил он, – кто тогда дрался с ним плечо к плечу против общего врага. А ко мне даже не знает, как относиться…

– Я сперва еще разок пообщаюсь с отцом Дитрихом, – сказал я. – Хочу ему поручить деликатную работу.

– И ему, – уточнил Азазель.

– Да ладно, – возразил я, – кому я что поручаю? Все добровольцы. Либо идут с нами, либо мы их вешаем. У человека всегда должен быть выбор, как сказал Господь.

– А что поручишь твоему церковнику?

– Когда войдем в ад, – сообщил я, – вторгнемся с миротворческой миссией принуждения к миру и демократии, то надо, чтобы за нами перекрыли выход. Нет, мы не штрафбат, просто эти сволочи, новые мятежники, могут обойти нас тайными тропами ада и вырваться на свободу. Здесь у нас свобода, не слыхал? Ну, все относительно… А на свободе да без чистой совести такого натворят! По себе знаю.

– Армия церковников, – сказал он понимающе, – да, в наступлении они полное ничто, но оборону держать смогут.

Я сказал тихо:

– Плюс маги.

Он покрутил головой.

– Всегда поражался, как ухитряешься держать их в одном войске и не дать перерезать друг другу глотки.

– Я им всегда подкидываю общего врага, – сообщил я военную хитрость. – А пока дерутся плечом к плечу, могут пусть не подружиться, но столерантничать и помультикультурничать на благо общего дела построения авторитарной демократии с моим человеческим лицом. А потом, глядишь, что-то и построим.

В его глазах я увидел багровый огонь приближающегося Маркуса, а когда он заговорил, я уловил почти человеческую симпатию:

– Ты и мысли не допускаешь, что все погибнет… Как это по-человечески!

– Мартин Лютер как-то изрек, – сообщил я, – или изречет, что если ему скажут, что завтра конец света, он сегодня все равно посадит дерево.

Он вздохнул, поднялся.

– Я отбываю.

– На коне? – спросил я. – Все равно забери, а то собаки воют, когда твоего облого зрят.

– Собаки видят больше, – согласился он. – А людям и не обязательно. Люди обожают обманываться.

Он исчез в мгновение ока, меня это все еще поражает, он же во плоти, а это значит, лишен возможности перемещаться, как ангелы. Значит, отыскал некую могучую магию, молодец, вживается в нашу жизнь.

Я поднялся в седло и повернул арбогастра в сторону собора, Бобик громко ахнул, в больших глазах обида, непонимание и вопрос крупными буквами: ну какая там охота? Я так давно гусей не ловил! А какие в соборе гуси?

– Есть там гуси, – заверил я. – Еще какие! Сытые, откормленные… Но ловить их, увы, браконьерство и посягание на власть церкви, так что мы пока не посягатели, секуляризация еще впереди.

Ворота распахнуты, народ выходит, крестясь, но лица просветленные. Что не отнять у церкви, так это умение давать людям утешение и душевный покой, а также настраивать их на благополучный исход любого хорошего дела.

Отец Дитрих медленно переворачивает листы толстой старинной книги, но не Библии, ту узнаю издали. Я приблизился осторожно, страшась помешать его чтению, однако отец Дитрих встрепенулся, поднял голову:

– Сэр Ричард?

– Да, – ответил я, – удалось переговорить тут с… некоторыми, помощь обещана. Без всяких условий.

– Прекрасно.

– Только, боюсь, ее будет недостаточно.

– Что случилось?

– Говоря откровенно, – сказал я, – небесный легион все это время упивался победой и хлебалом щелкал, а мятежники копили злобу и тайком готовились к реваншу. За несколько тысяч лет они наверняка преуспели! Сейчас их тайную базу и тренировочные лагеря всячески ищут как светлые, так и темные.

Он перекрестился, но лицо оставалось тревожным.