Только у сестер глазки на мокром месте, хотя он сам, несмотря на смертельную бледность, силится улыбаться, часто и невпопад шутит, на что его отец всякий раз усмехается с полным одобрением мужественному поведению сына.
Когда одна из сестер спросила робко, нет ли возможности спасти жизнь, даже если пришлось бы повиниться перед королем, отец оборвал ее суровым голосом:
– Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду… Не так ли, ваше высочество?
Я задержал перед открытой пастью жареную ножку ягненка, все обратили на меня взоры, я все это время помалкивал, прошлось пробормотать:
– Дорогой сэр Карвин, я трудно и усердно учусь быть сюзереном… и уже понял, что бесстрашие и мужество – не одно и то же. Мужество есть у наиболее стойких, дерзкая же отвага и бесстрашие свойственны очень многим – и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.
Он взглянул на меня остро.
– Юность – время отваги.
– Отвага, – сказал я, – в лучшем случае опрометчива. Я предпочитаю храбрость. Она посредине между самонадеянной отвагой и робостью. Что делать, я, как уже сказал, сюзерен…
Он нервно дернул щекой, да и на лицах других я уловил больше сдержанного презрения, чем понимания: молчал бы уже, консорт несчастный…
Священник произнес благочестиво:
– Друг, жена, слуга, рассудок и отвага познаются в беде.
Я сказал с укором:
– Святой отец, в Библии сказано, что на свете больше дураков, чем людей!.. Вы Святое Писание читаете?
Он посмотрел на меня строго.
– Какой бы стала жизнь человека, убери из нее отвагу и способность жертвовать собой?
– Разум без отваги, – возразил я, – свойство женщины, а отвага без разума – свойство скотины!.. Хотя в какой-то мере я согласен: отвага – это много. Это важно. Признаюсь, совсем недавно и я полагал, что отвага – превыше всего. Но теперь понимаю, все же долг выше. Благородный человек, наделенный отвагой, но не ведающий долга, может стать мятежником. Низкий человек, наделенный отвагой, но не ведающий долга, может пуститься в разбой.
Старый лорд нахмурился, я хоть и гость, но вроде бы начинаю исподволь разрушать героический образ любимого сына, что красиво сложит голову на плахе, спросил у Джильберта:
– Я слышал, лорд Чедвик попытался передвинуть границы своих земель в нашу сторону?
Джильберт ответил с тяжелым вздохом:
– Да, отец. И очень жаль, что я не смогу…
– Исполни свой долг, – ответил отец торжественно, – а мы исполним свой.
Я поинтересовался:
– А что за лорд Чедвик?
– Сосед, – ответил лорд Хрутер, – у которого отваги на сотню львов, а ума на пару ослов.
Священник перекрестился и сказал таинственным голосом:
– Говорят, мать его носила в чреве сорок лет и сорок дней. Потому и родился уже с бородой и усами.
Я зябко передернул плечами.
– Младенец с бородой? Отвратительно.
– Повитуха упала в обморок, – сообщил священник. – Остальные разбежались. Мать сама перегрызла пуповину и облизала его, как волчица щенка.
– Потому он такой и злой, – сказал лорд Хрурт с видом знатока. – И если падет от нашей руки, то Господь простит, а в небесах ангелы возрадуются и даже, может быть, воспоют осанну!
– Но король вряд ли, – сказал Джильберт трезво.
– А почему король?
– Королю из столицы не видно, – объяснил Джильберт, – что этот Чедвик редкая сволочь. Король требует, чтобы казнить и миловать мог только он или королевский суд, а не на местах, как мы все предпочитаем. И как завещано нашими великими предками!
В его голосе звучало искреннее негодование, а я напомнил себе, что нужно помалкивать и не лезть со своим мнением. Конечно же, казнить и миловать должна только высшая власть, а не мелкие лордики в своих уделах. Это понимал даже Иисус, когда заявил, чтобы никто никому не смел мстить, а оставил отмщение только ему лично.